Тогда-то между мной и отцом и образовалась пропасть. К тому же во время одной ссоры черт дернул меня бросить ему в лицо, что он обманщик и что у него есть другие женщины кроме матери. Этого он стерпеть, разумеется, не мог. Пришлось мне уйти из родного дома. Жена моя умерла при родах, остался сын…
Потом я продолжал учебу в Риме. К тому времени я уже сильно разочаровался в жизни. Тогда-то и попал к усташам. Вместо того чтобы искать себе другой путь в жизни, я видел спасение в политике. «Независимое государство», о котором столько твердили усташи, мне совсем затуманило голову. Меня перевели в Германию, а накануне войны я снова очутился дома и уже оттуда попал прямо на войну, на эту бойню…
Что было потом, вы знаете. Был и лагерь, что у реки стоит, были и карательные операции на Козаре…
— А как вы поступали с женщинами, которых брали в плен? — негромко спросил доктор.
— Как все солдаты, у которых развязаны руки, но об этом я не хочу сегодня говорить. Наверное, вы и сами догадываетесь…
После таких разговоров Кудела чувствовал какое-то облегчение. Беседы с доктором о прошлом заставляли его по-иному воспринимать окружающее. Желание покончить с собой прошло.
Однажды, когда он зашел в кабинет, то увидел доктора, склонившегося над грудой бумаг. Поднявшись навстречу Куделе, доктор спросил его о самочувствии.
— Теперь намного лучше, доктор.
— Искренность всегда очищает, а ложь затуманивает сознание. Я здесь проанализировал все, что вы мне рассказывали. Не ошибусь, если скажу, что сейчас в вашем характере превалирует материнское начало, которое долго таилось у вас в подсознании. До этого преобладали отцовские черты, черты человека, не умеющего управлять своими страстями. Но многое от его характера в вас еще осталось, и от этого вам необходимо избавляться. Рано или поздно все убийцы сходят с ума. Это неизбежно.
— Пугаете, доктор?
— Вы достаточно сильны духом и потому должны знать про себя всю правду, как бы она ни была горька. Впрочем, время постепенно излечит вас, избавит от врожденной крутости. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Выходит, я могу быть свободным?
— Пока еще рановато. Это только начало вашего выздоровления. Вот когда вы полностью научитесь владеть собой, это и будет означать, что вы поправились.
Избавившись от Куделы, подполковник Шлахт чувствовал себя гораздо увереннее. Он твердо решил, что Клара станет его женой. Ему нравилось, что девушка во всем повиновалась ему, удовлетворяла любое его желание, могла быть то веселой, то грустной.
Фотографию жены и дочерей, погибших в Германии во время бомбежки американской авиации, Шлахт вставил в рамку и держал на своем столе. «Однако утраченного уже не вернешь», — думал он.
Пока Кудела был рядом с ним, Шлахт жил в постоянном страхе, что этот темпераментный балканец уведет Клару из-под его носа. Но теперь, когда ему удалось упрятать Куделу в клинику, Шлахт почувствовал себя в безопасности. Он постоянно оказывал Кларе знаки внимания, делал подарки, много рассказывал о себе, обещал…
Гитлеровское командование в те дни разрабатывало план захвата Верховного штаба партизанского движения во главе с Тито. Шлахт вместе со своим штабом готовил план нанесения неожиданного удара по партизанским бригадам, расположенным на Козаре.
Квартира Шлахта находилась в здании штаба. Когда-то здесь жил некий богач, выехавший затем в Германию. Квартира подполковника была обставлена по его вкусу, в спальне стояла огромная кровать и резная мебель. Шлахт не доверял никому и в целях безопасности в одном из окон приказал установить пулемет. У другого окна, за шкафом, у него был целый арсенал: патроны, гранаты. Под кроватью лежал автомат.
В этой квартире Клара чувствовала себя хозяйкой. Она как-то сразу вошла в эту роль. Работу переводчицы при штабе она выполняла безукоризненно, и все были довольны ею. Казалось, все шло своим чередом. Кудела был забыт. Но однажды от него пришло письмо. Клара показала его подполковнику. Ярости Шлахта не было предела. Он сказал, чтобы Клара ни в коем случае не отвечала. Письмо Куделы было полно нежных воспоминаний и горьких слов по утраченной любви. Читая его, Клара никак не могла понять, что это — игра воображения или истинная боль и тоска по прошлой жизни.
От Клары Шлахт ничего не скрывал. Он рассказывал ей о своей работе, о планах предстоящих операций, оценивал действия партизан. Ему очень хотелось, чтобы кто-то поддерживал его, подтверждал правильность его мыслей и поступков. Клара, разумеется, внимательно его слушала. Она никогда ничего не забывала, а если и переспрашивала о чем-нибудь, то старалась делать это так, чтобы не вызвать подозрений у немца.