- Если кто-то из вас сделает еще хоть шаг...
Главарь угомонил остальных жестом, и они покорно застыли.
- Я убью волка. Нравится вам это - или нет.
- Это никому не надо.
- Мне надо.
- Это наш враг. Наш, а не твой. Мы сами защитим себя и наших женщин. Не отнимай у нас это.
- Это? Это безумие.
- Это наш мир. Но не твой. Мы не хотим ничего менять. Страшно - понимаешь? Что-то менять страшно. Меняли уже. Хуже стало. Таков наш мир.
- Это так, - согласился волчатник. - Но в моем мире этот волк - моя работа.
Главарь тихо выругался сквозь зубы.
- Хочешь, - спросил он, - заплатим тебе? Больше, чем мэр. Дай только время - мы соберем.
- Дело не в деньгах, мужики.
- Тогда что тебе нужно?
Волчатник не ответил. Попятился, отошел на несколько метров назад, закинул ружье на плечо и быстро скрылся в лесных дебрях. Больше они его никогда не видели.
-6-
В лесу стояли ржавые скелеты прошлого - прогнившие кости могучей техники. Стволы покрывала рыжая проказа, разъедавшая сталь. Разлагающиеся гусеницы, пожранные землей, укутывало каким-то седым мхом, от которого тянуло грибами. Вокруг истлевшими бревнами лежали деревья, скошенные снарядами.
Волчатник шел бесшумной поступью охотника. Ступал средь мужских скелетов, которых мать-земля прижимала к себе. Сквозь них давно проросла трава, удобренная истлевшей плотью. Зеленые мхи укутывали их, сберегая от холода.
Волчатник забрался в кабину грузовика. Водительское сиденье занимал человеческий скелет, оплетенный лохмотьями солдатской формы. Он будто дремал, откинувшись в кресле. Грудная клетка была пробита.
Сидел рядом. Сидел в тишине. Сидел в мертвой стальной кабине боевого зверя из прошлого мира. Всё остановилось. Остановилась беспорядочная людская суета, полная злобы. Остановился механический гул, пропитанный бензиновой гарью. Остановился лязг танковых гусениц, рывших землю. Остановился грохот снарядов, потрошивших почву. И наступила нежная тишина. Запели птицы, зажурчали ручьи, зашептал дикий лес...
Повернул голову и взглянул на череп.
- Ну, - спросил с усмешкой, - повоевал?
Скелет «подтвердил».
- А за что воевал?
Скелет не «ответил».
- За старый мир ты воевал. Старый мир... Так на его могиле и написано: «Погиб от мужских нежных рук». Но знаешь, этот мир не был мужским, хоть и поигрывал мускулами. Он ими свои комплексы прикрывал и нереализованность. Одно сплошное разочарование. Патриархальность не оправдала возложенных на нее надежд. И чем яростнее была борьба за феминизм, тем сильнее женщины корили мужчин за инфантильность. - Волчатник задумчиво поскреб ногтями по жесткой щетине. - Тот мир на деле был тотально женским. Подумай сам. Ребенок рождался и до времени находился с матерью. Что, собственно, логично. Но затем его отправляли в детский сад, где он продолжал свое формирование с помощью женщин. Нередко, очень обиженных мужчинами женщин. После, если он выживал (хе-хе), он вырастал и отправлялся в школу, где его обучением в течение одиннадцати лет занимались женщины. Подчас весьма истеричные и неуравновешенные. Так или иначе, но они умели унижать еще неокрепший мальчишечий мозг. Пацан выпускался и поступал в университет. Там в него вкладывали знания в основном женщины-профессора. Даже если они были мужчинами. Двадцать три года своей жизни мальчик проводил среди женщин. Если же он и отправлялся в армию - им командовали мужчины, которых воспитали те же женщины. Понимаешь, о чём я? Ты не подумай: женщины тут не виноваты. В конце концов, не они трахнули этот мир.
Скелет «согласно» молчал.
- Я помню тот мир. - Волчатник вздохнул и нервно закусил губу, глядя вдаль сквозь разбитое пулями стекло. - Места мне там не было. Бесполезный. Расходный материал. Я там за жизнь платил. Даже не за жизнь - за выживание. Проценты. С юридическим ошейником на горле. А ты всё это защищал.
Скелет безмолвно «согласился».
- А теперь сидишь тут мертвый. Сам, небось, под процентами был - а? Ты тут своих сограждан бомбил. Знаешь - за что? Чтоб свои проценты вовремя оплатить. Но ты хоть нужен был. Хотя бы в качестве мяса для этой железяки. А это уже не мало...
Волчатник постучал кулаком по крыше и посмотрел на череп.
- Ты на моего батю похож. Прям очень похож. Мне отец часто говорил: будь, сынок, мужиком. Но никогда не объяснял, что это значит - быть мужиком. Я спрашивал его - он отвечал: ну, мол, сам поймешь; смотри, мол, на меня. Только сам особым примером похвастаться не мог. Собственно, я его и не видел толком. Он уходил на работу в семь утра и возвращался сильно после десяти вечера. - Охотник мрачно подумал. - Я вот хорошо помню, как меня в школе один мальчишка побил. Не вспомню - за что. Помню, обидно было. Сильно. Я домой в слезах прибежал. А дома - мать. Ну, рассказал ей всё. А она меня пожалела и сказала: драться, сынок, не хорошо, правильно сделал, что не опустился до уровня драчуна... А мне всего лишь-то нужно было, чтобы вместо нее был отец, который сказал бы мне: подбери сопли, возьми палку и отхерачь ублюдка, который посмел на тебя руку поднять, а если не сделаешь этого - то получишь еще и от меня. Но его не оказалось рядом. А если бы и оказался - ничего бы мне не сказал. Не знаю, насколько это правильно - пойти и отхерачить сверстника палкой. Но обиду я по-женски проглотил. И до самого одиннадцатого класса я прожил в страхе перед этим мальчишкой. Боялся ходить в школу, а потому часто болел. Простуда была для меня своего рода спасением от страха - я всегда переживал болезнь дома. Обида по сей день во мне живет. Она выросла вместе со мной, как паразит. Если я вдруг встречу того мальчишку сегодня - не стану думать. Просто пристрелю. Возьму и пристрелю. Я знаю, что мне станет легче.