мельком
мелькомбинат
«Греет глаза на солнышке…»
греет глаза на солнышке
работник российской столовой
теперь всё у нас значительно лучше
яблочный сок самый сладкий
томатный
куриный сок самый крутой
тысячи молодых деревьев
на новых территориях принесут плоды
а о бесхозных и подозрительных предметах
помолимся
«З асыпая, слышал незнакомые голоса, дерево…»
засыпая, слышал незнакомые голоса, дерево
видел, огнем охваченное,
ветер с реки,
время, в Новогиреево
потраченное на пустяки.
о ты, которого я не видел,
легким судом суди меня,
составь протокол в присутствии двух запятых.
и не из-за последнего имени, сказанного во сне,
но за то, что не понял, с кем жил, не узнал своих,
махни на меня:
не высовывайтесь, не прислоняйтесь, не
задерживайтесь,
проходите
«Примите наши искренние пустые чашки…»
примите наши искренние пустые чашки:
мы лицо адекватное, но слабое.
мы наносим надписи
и расклеиваем объявления,
по дворам продаем кипяточек,
но не можем начать стрелять,
защищая своих,
защищая места,
где мы арендаторы,
а не собственники помещений,
места,
где над нами горит, шевеля плавниками,
волчатник
в честь вечного праздника.
«Близится, братцы, — тело мое сомнулось…»
близится, братцы, — тело мое сомнулось,
как флажок недоделанный.
кто обступил меня,
как долгожданный снежок?
кто приготовил мешок
этих темных московских улиц? вы?
не повезло, братцы, — водитель
высадил нас в сугроб.
дверь отворил неизвестную,
ознакомил, пригласил родственников,
тонких людей на сложных щах.
день стал веселый, шутной.
строители тихо переговариваются на лесах.
уберите свою овчарочку, поговорите и вы со мной.
«Збигнев приготовился взлетать…»
Збигнев приготовился взлетать.
что ты там намереваешься увидеть?
станешь ли как разъездной заготовитель
с наших лиц водичку собирать?
погоди он говорит немного
просвистит пожарная тревога
сгибнет боевая синагога
и костел и ратуша во тьме
никакого мне не видно Бога
ничего вообще не видно мне
«Во сне покойный отец…»
во сне покойный отец,
защищая меня,
разобрался с одним мудаком.
да хоть что ему принеси —
книгу надорванную,
порезанного зверька,
человека, любимого наполовину, —
всё сладит Палыч,
зарядит в конверт water-safe
и отправит мне почтой оттуда
«Некто У́льныр Пи́ле…»
некто У́льныр Пи́ле
зарегистрировался на наше
событие, послушал
нашего старика-композитора,
задал вопрос нашим
великолепным военным,
услышал, что нет, всё будет тихо,
однако рыбу возить перестанут,
и усталый тощий
подумал вернуться в лес —
где там у них не стреляют? —
Выльтыдо́р? Коччойя́г?
видел ли кто-то его последним
с лайкой его самоедской
в переулке Проточном?
кто-то, кто не был враг,
Пиле столкнул в овраг
«Падает и лежит свет…»
падает и лежит свет,
на девять квадратов разрезанный:
в маленьком следственном изоляторе
тикает человек отчужденный.
то снится ему, что он дымочадец рассеянный,
то сад зеленый,
к поликлинике прикрепленный.
спасибо тебе, добрый следователь,
дело листавший с конца,
но не ты ли входил в этот сад при свете дня,
свете дня,
ягоды государственные срывал
и, моего не видя физического лица,
на меня показал?
не мне, а ему приготовь, друг мой господи,
невидимый прокурор,
ласковый говор, слово вор, разборчивый приговор.