По рядам ходило гулкое перешёптывание вперемешку со смешками.
– …и тогда в порочных целях своих принялась она использовать своё тело. Грязное, бесстыдное, бездушное, исполосованное внутренними шрамами, обезображенное безнравственными мыслями и желаниями…
…Чистое, бледное, в меру стыдливое соблазнительное тело Джульетты всплыло перед моими глазами. Я уже почти спал. Питер меня толкнул, мы переглянулись. Как спать, когда тут отец Лерри сокрушается по наши с Питером неблагочестивые души!
– …видела она, как Велвл заглядывался на сад Кармита. И пришла она к Велвлу под покровом ночи, и принесла ему своё тело. Велвл поддался искушению, и, когда Иезавель покидала его ложе, она сказала: «Велвл, храбрый сын волка, ты ведь можешь получить этот сад. Ты обладал женой израильского царя Ахава целую ночь и теперь познал, как сладок запретный плод. Сад, что за окном твоего соседа, прекрасен. И ты можешь им обладать. Для этого тебе только нужно убить Кармита».
Велвл послушался Иезавели, и следующей ночью отправился он к соседу своему Кармиту и нанёс ему удар по голове мельничным жёрновом. Тело Кармита Велвл сбросил с горы, и не узнал никто, что убили Кармита. Посчитал судья так: пренебрёг Кармит осмотрительностью, гуляя ночными кручами и наблюдая обманчивые звёзды, оступился он и упал. Велвл получил прекрасный сад, о котором мечтал, а Иезавель получила то, что хотела, – наслаждение от содеянного греха…
– Вот дрянь! – саркастическим тоном прокомментировал Тео.
Зал вновь разразился смехом.
– Они будут ходить из деревни, юные Иезавели, на территорию Роданфорда, чтобы совращать тела и умы студентов, покуда знают они… – Отец Лерри запнулся и проглотил слюну. – Знают, как чисты ваши помыслы и как наивны ваши души.
– И как богаты наши отцы! – подбросил Тео.
Дикий хохот.
Милек Кочински был мертвецки бледен. Дарт привстал и пару раз хлопнул в ладоши, требуя тишины.
Отец Лерри не поднимал глаз от ботинка Тео. Он выждал момент, чтобы заговорить вновь:
– Верно, достопочтенный Теофил Кочински. Вам выпала особая честь находиться под крышей Роданфорда. Я уверен, что вы – все вы, молодые люди, – понимаете степень вашей ответственности. Равно как и степень вашей привилегированности.
Вопль с первых рядов вновь перебил священника:
– Да что мы сделали-то?
Интересовался один из «левых» ботаников, кто в лес не ходит. Они себе лес в штанах отращивают и никого, кроме самих себя, туда не впускают.
Дарт поднялся.
– Мы с вами поговорим отдельно, – сказал он первым рядам.
Отец Лерри, сокрушённо вздохнув, вновь уставился в библейские откровения.
– Представьте, что вы лично присутствуете на Тайной вечере, – сказал он. – Это довольно сложно, и мысль крамольная, даже слишком. Надеюсь, Господь простит её мне. Но если бы вам это удалось, возможно, вы смогли бы познать всю значимость своего пребывания в Роданфорде.
Он поднял глаза на молчавшие головы. Тишину предательски нарушало сиплое дыхание Мэтью.
Я был, мягко говоря, шокирован, хотя это слово ко мне мало применимо.
– И кто – Иисус? Ну у нас тут, на трапезе? – спросил Тео громко, так, что похоже, у преподавателей сжались внутренности.
Лерри не назвал Иисуса. Вместо этого он долго и страстно – его лицо напоминало закипающий чайник – читал заповеди о смирении и всепрощающей любви, однако же достойно выйти из положения ему не удалось.
Мой сосед по комнате как-то пытался научить меня играть в шахматы. Так вот, цугцванг, узнал я, это такая унизительная поза, которую ты пытаешься сменить, но любое твоё движение нагибает тебя ещё сильнее.
Отец Лерри сейчас в такой позе стоял, и стало ему хуже, когда Тео повторил вопрос. Он, конечно, провоцировал священника назвать Иисусом Милека Кочински. Чтобы прогиб местной церкви перед спонсором надолго запомнился и легендарный Тео вновь был бы у всех на устах.
Лерри сглотнул.
– Стригите овец, мистер Кочински, но шкуры не снимайте, – сказал он. – В каждом из нас Иисус. В вас – Теофиле, «любимце божьем»[18] – в не меньшей степени. Будучи привилегированным, человек никогда не должен забывать об ответственности…
Тео встал, оборвав дальнейшее резонёрство, которое от волнения нашего преподобного начинало повторяться по кругу. Я не видел лица Тео, зато видел его отражение во взглядах преподавателей, обращённых к нам со сцены, в них читались безысходность и отчаяние.
– Простите, падре, – Тео залез на стол. – Иисус во мне вот-вот меня покинет. И воле его я не в силах противостоять.