— Дать тебе сыру, кроме окорока?
— Да, и хлеба. Так ты слышала, что я сказал?
— Слышала, но не поверила. Ты хочешь, чтобы я отказалась от твоих услуг. Ну признайся!
— Да, хочу.
— Этим все сказано. Забирай свою еду. Когда закончишь, вымой тарелку. И будь так любезен, проведи вечер у себя в комнате. Довольно с меня твоего общества на сегодня.
— Занятия не прекращаются с заходом солнца. Днем мы работали над твоим телом, вечером будем упражнять твой ум. А к себе я уйду, когда пожелаю. Что ты будешь есть на ужин?
— То же, что и ты.
— Нет ли у вас меда?
— Нет.
— А сушеные фрукты?
— Есть, а что?
— Поешь лучше их. Я давно убедился, что на усталый желудок сладкое идет лучше. Ты будешь лучше спать и проснешься более свежей. И пей побольше воды.
— Что-нибудь еще?
— Если вспомню, скажу. Давай поедим — и за работу.
После ужина Ангел выгреб золу из очага, положил свежую растопку и высек огонь. Мириэль поела на кухне и вышла на воздух. Ангел был сердит на себя. Хорош учитель, нечего сказать. Девочка права: он хочет, чтобы она отказалась, но совсем по другой причине. Он вздохнул и присел на корточки, глядя, как разгорается огонек, вея первым робким теплом.
Он уже учил как-то одного парня, Ранульда, показывал ему все приемы, но тому выпустили кишки в первом же бою. Потом был Соррин, высокий, атлетически сложенный, быстрый и бесстрашный. Этот пережил семь боев и успел даже стать любимцем публики. Сента убил его — крутнулся волчком и полоснул по горлу. Хороший прием, блестяще выполненный. Соррин умер, не успев опомниться.
В тот самый день Ангел ушел с арены. Он дрался с каким-то вагрийцем, имени которого не запомнил. Тот плохо поворачивался из-за недавней раны, но это не помешало ему дважды ранить Ангела. После боя лекарь штопал Ангелу прорехи, а на соседнем столе лежал окровавленный труп Соррина. Рядом сидел Сента, ему перевязывали порез на плече, смачивая бинт медом и вином.
— Ты хорошо его обучил, — сказал Сента. — Он едва не свалил меня.
— Как видно, недостаточно хорошо.
— Мне не терпится встретиться с учителем.
Ангел вгляделся в красивое лицо молодого гладиатора и уловил насмешку в его улыбке.
— Не дождешься, парень, — сказал он, и слова отозвались горечью у него во рту. — Я уже стар и медлителен. Теперь твой день — насладись им сполна.
— Ты хочешь уйти с арены? — прошептал изумленный Сента.
— Да. Это был мой последний бой.
Сента кивнул и рявкнул на служителя, слишком туго затянувшего бинт:
— Ну, ты, дубина!
— Виноват, — в страхе попятился тот.
— Это мудрое решение, старик, — сказал Сента Ангелу, — но я разочарован. Ты ходишь в фаворитах — я нажил бы целое состояние, победив тебя.
…Ангел подбросил дров в огонь и встал. Сента продержался на арене только год, а потом вступил в Гильдию. Наемные убийцы зарабатывают куда больше, чем гладиаторы.
Дверь позади отворилась, и потянуло холодом:
Мириэль, войдя в дом, прошла в свою комнату. Нагая и мокрая после купания в ручье, она несла одежду в руках. Взгляд Ангела остановился на ее узкой спине и тонкой талии, длинных мускулистых ногах и круглых, крепких ягодицах. Желание кольнуло его, и он отвернулся к огню.
Через несколько минут она вышла к нему в длинной рубахе из серой шерсти.
— Чем ты хотел заняться? — спросила она, садясь напротив. — Знаешь, зачем я ударил тебя?
— Чтобы показать свою власть.
— Нет, чтобы разозлить тебя. Я хотел посмотреть, как ты будешь вести себя в гневе. — Он поворошил огонь кочергой. — Послушай меня, девочка. Учитель я никудышный. У меня было только двое учеников — молодых ребят, дорогих моему сердцу, — и оба погибли. Я был хорошим бойцом, но я не умею передавать другим то, чем владею сам. Понимаешь? — Она молчала, глядя на него большими, ничего не выражающими глазами. — Я был немного влюблен в Даниаль и всегда уважал твоего отца. Я пришел предостеречь его, сказать, чтобы он уходил отсюда в Вентрию или Готир. Золото мне пригодилось бы, спору нет. Но я не из-за него пришел и не из-за него решил остаться. Если ты не захочешь мне поверить, утром я уйду и не возьму денег. — Она все так же молчала. — Ну вот, теперь я все сказал.
— Ты говорил, что мы будем заниматься — упражнять мой ум. Что ты имел в виду?
Он развел руками, глядя в огонь.
— Отец не рассказывал тебе об испытании, которое он устроил Даниаль?
— Нет. Но я слышала: ты сказал, что я бы его не выдержала.
— Это правда. — И Ангел рассказал ей о камушке в лунном свете, о сердце воина, которое готово рискнуть всем, но при этом твердо верит, что риск будет оправдан.
— Как мне этого добиться? — спросила она.
— Не знаю, — сознался он.
— А твои ученики — они добились?
— Ранульд думал, что да, но в первом бою был точно скованный, держался напряженно и двигался медленно. Соррин, как мне кажется, добился, но уступил более сильному противнику. Надо научиться запирать наглухо ту часть своего воображения, которая питается страхом. Ту, что рисует тебе страшные раны и гангрену, фонтаны крови и смерть. Но другая часть должна работать, подмечать слабости противника и прикидывать, как бы пробить его оборону. Ты ведь видела мои шрамы. Я был ранен много раз — но всегда побеждал. Даже тех, кто был лучше, проворнее и сильнее меня. Я побеждал их потому, что был слишком упрям, чтобы сдаться. При виде этого их уверенность слабела, и запертые окошки воображения приоткрывались. Они начинали испытывать сомнения и страх, и с этого мгновения их превосходство надо мной утрачивало всякое значение. Я рос в их глазах, а они в моих съеживались.