Но, обладая большим умом и весьма обширным для этих глухих мест образованием, брат Жозеф, тем не менее, мало чему мог научить двух жалких девчонок из старого замка…
Он имел знания, но не имел таланта втолковать их своим ученицам. Жозеф объяснял хорошо и ясно. Видя перед собой глупых юных девушек, он говорил простым, но образным языком, который мог бы быть им понятен. Но у него совершенно не хватало терпения на повторные объяснения. Он раздражался и ругал бедняжек за бестолковость, упрямство и медлительность. Он не выносил лишних вопросов и хотел, чтобы они все поняли с первого раза. Ведь это же было так просто и так понятно ему самому!
Он был строг и щедр на грубые приказы и наказания, но ни разу не по-хвалил своих учениц, принимая их небольшие успехи как должное.
Но ума, знаний и строгости оказывалось мало, чтобы обучение двух беззащитных, молодых девушек дало хорошие плоды. Для этого требовалось еще что-то, незримое, но очень-очень важное, чего у Жозефа не было…
Тем не менее, сеньор де Сюрмон был доволен его службой и хвалил монаха за то, что девушки стали куда спокойнее и послушнее.
Дни брата Жозефа в замке текли бы гораздо монотоннее и печальнее, если бы он не был так сильно поглощен изучением внешности Бланш. Хотя он скоро заметил в ней многое, что связывало ее с людьми, странное впечатление от первого взгляда на нее упорно не исчезало. Он видел маленькие трещины у нее на губах, легкую краску, которая временами едва проступала на щеках, видел, как ее светлые волосы, как и у других людей, намокали от пота. Да, она была создана из плоти, крови и грязи, как все люди на свете. И, вместе с тем, она, несомненно, имела нечто общее с загадочным и холодным миром духов, так прозрачны были ее пальцы и странны плывущие движения…
Чтобы не вызывать ненужных подозрений и сплетен, сарацин пристально разглядывал девушку только, когда они с сестрой склоняли головы над своими заданиями. Он уже сделал множество неровных, причудливых набросков, изображающих Бланш в разных библейских сценах. Но как только он заканчивал рисунок, то с удивлением и злостью понимал, что ему удалось уловить и перенести на бумагу невероятно мало… Где было все это потустороннее волшебство жуткой бледности, весь этот горячечный блеск во взоре, вся полумертвая странность движений? Ее непонятный и удивительный облик бежал от кисти художника, дразня и маня своей поразительной необычностью…
Исповедовать жителей замка было более легкой обязанностью, чем учить дочерей мессира Анри. Никаких серьезных грехов отпускать не приходилось, ибо какие дурные проступки могли совершить живущие здесь люди?
Старые слуги и мадам Жанна признавались в мелких кражах и непослушании хозяину.
Сам сеньор де Сюрмон сокрушался о своем небрежении к святой вере и недостаточном соблюдении обрядов. Ведь войны, которые он вел на стороне своего сюзерена, графа де Леруа, напротив, считались делом богоугодным.
Клэр, боясь наказания со стороны учителя или отца честно рассказывала обо всех своих гадких проступках: как надерзила отцу, как показала язык мадам Жанне, когда та отвернулась, как измазала самому Жозефу рукав чернилами, пока он не видел…
Брат Жозеф кусал губы, чтобы не рассмеяться кому-нибудь из них в лицо. Как нелепы были все эти жалкие провинности по сравнению с тяжким гнетом ужасных грехов, который лежал на его израненной душе…
Одна лишь Бланш немало удивила его на исповеди.
Она пришла в холодную и тихую часовню замка последней. В темном платье, при лиловатом свете витражей, девушка более, чем когда-либо казалась бесплотным видением. Их разделяла тонкая, резная решетка исповедальни.
Опустив глаза, Бланш молчала. Сарацин был погружен в задумчивость.
- Ну, говори наконец, что ты там натворила? – спросил он, когда ожидание стало слишком долгим.
- Увы, я не могу.., - едва слышно произнесла девушка, еще ниже опуская голову.
- Почему? – искренне удивился Жозеф.
- Мои грехи слишком ужасны… Мне стыдно сознаться в них.
- Что за глупости ты придумываешь? Какие у тебя могут быть грехи? У тебя, бедной, ничего не смыслящей девчонки, которая еще не вступила в жизнь и не постигла всей ее мерзости и ужаса? Твой маленький мир замкнут во дворе отцовского замка, среди старых слуг, собак и лошадей… Что ты можешь знать о грехе?
- Увы, слишком много, - сорвалось с ее полуоткрытых губ.
- Ну что ж, так и быть… И что ты могла натворить? Повздорила с сестрой, оскорбила отца, произнесла богохульство или влюбилась в проскакавшего мимо замка сына какого-нибудь сеньора? – усмехнулся Жозеф.
Бланш закрыла лицо руками, и он услышал мучительный вздох, полный горечи и неподдельной скорби.
- О, много хуже…
Сарацин взглянул на нее с любопытством, но без тени сострадания.
- Невероятно! Но все же… Что бы ты там не совершила или не вбила себе в голову, отпускаю тебе этот грех, потому что он не может быть страшнее, чем проступки невинных и несмышленых детей.
Девушка вскочила и вышла из церкви с удивительной для нее быстротой. Жозеф презрительно пожал плечами. В следующее мгновенье он думал о ней не больше, чем о пылинках на своих старых башмаках…
В ночь после исповеди в замке, сарацин почти не спал. Он безжалостно рвал свои многочисленные наброски. Все замыслы казались бессмысленными и нелепыми. Он испытывал приступ тяжелой душевной тоски. Он ненавидел свои рисунки, ему казалось, что он не в силах создать больше ни одного витража…
Когда наутро он пришел в замок, у него жестоко болела голова. Но брат Жозеф, собравшись с силами, с трудом отслужил мессу.
На уроке ему стало совсем дурно. Боль была нестерпимой, он чувствовал сильную слабость во всем теле. Голос сарацина то и дело прерывался и замирал. В конце концов, он опустил голову и сжал руками ломившие виски, не произнося больше ни слова.
Внезапно тишину залы нарушил слабый голос Бланш:
- Вы заболели, святой отец?
На мгновенье забыв о страданиях, он поднял голову.
- Нет… Да.., - рассеянно ответил он. – Голова болит.
- Быть может, я могла бы.., - несмело начала она. – Быть может, вам что-нибудь нужно?
- Да. Принеси стакан вина. Мне станет лучше.
Через некоторое время Бланш вернулась с вином. Она протянула сарацину деревянный стакан. Он молча взял его. Она не отдернула руку…
========== XI Мечты ==========
Алые сливы в цвету…
К той, кого никогда я не видел
Занавеска рождает любовь.
Басё
Со временем человек способен привыкнуть ко многим обстоятельствам, в которые попадает по воле судьбы. Так случилось и с Жилем дель Манжем. Каким бы мрачным и пугающим не казался ему поначалу монастырь Сен-Реми, какими странными не представлялись его обитатели, через несколько дней синеватые стекла и темные коридоры, замкнутые лица монахов и небольшой дворик стали для него знакомыми и привычными.
Это не означало, конечно, что Жиль перестал скучать по покинутому дому. Он часто вспоминал о своей оставленной семье: о старой матери и ласковых сестрах и даже о суровом и строгом дяде… Но эти добрые воспоминания больше не нагоняли на него щемящую тоску, а, напротив, рождали сладостную и нежную грусть.
Обида и растерянность от того, что ему не удалось ни на шаг приблизиться к разрешению запутанной, старой тяжбы, скоро уступили место спокойным размышлениям и готовности к долгой и сложной работе. Он отослал письмо дяде с подробным отчетом о состоянии дел и об отношениях между местными сеньорами. Правда, нельзя было надеяться на то, что письмо это скоро дойдет до адресата, но горожанину не нужно было никуда спешить.
Потом он попросил у аббата и брата Колена все бумаги, касающиеся этого запутанного дела, и стал внимательно их изучать.