- Это было бы, по крайней мере, справедливо, - холодно ответил монах.
- Вот как? – удивился мессир Анри. – Неужели вы думаете, что они пощадили бы вас?
- Не знаю… Надеюсь все же, что они пылали бы меньшей ненавистью к тому, кто хотя бы не презирает их, как остальные сеньоры. Да и какое все это имеет значение… Смерть уравняет нас всех.
Сеньор де Сюрмон перекрестился.
- Вы удивительный человек, мессир Жозеф, - задумчиво произнес он. – Как вы решились покинуть свой замок, когда каждый сеньор обязан защищать его, как свою последнюю крепость?
- А что еще я мог поделать, если за мной гналась толпа вооруженных вассалов? Я вовсе не желал погибнуть нелепой смертью.
- Нелепой смертью! – возмутился мессир Анри. – Долг каждого благородного рыцаря защищать свой замок до последней капли крови!
- Наверное, об этом тоже красиво поется в балладах, - усмехнулся сарацин. – Моя жизнь стоит больше, чем груда холодных камней.
- О, мессир, да это просто трусость! – воскликнул сеньор де Сюрмон.
Впрочем, он тут же сам испугался своих резких слов. Он вовсе не хотел ссориться с монахом, так как обещал аббату быть с ним вежливым.
Однако, слова мессира Анри нисколько не задели Жозефа, и он спокойно произнес:
- В таком случае, то, что вы зовете храбростью, я назову глупостью.
На этот раз был оскорблен уже сеньор де Сюрмон.
- Мессир, - холодно проговорил он, - окончим этот разговор. Он не ведет ни к чему хорошему. Отправляйтесь в замок и приступайте к своим обязанностям.
С тоской в сердце отправился брат Жозеф к своим ученицам. Присутствие Бланш превращало занятия в ежедневную пытку.
Девушки уже ждали учителя в зале. Сарацин указал им отрывок в книге, к которому надо было написать толкование, а сам погрузился в размышления. Когда он по привычке взглянул на Бланш, то увидел, что она украдкой кусает губы и вытирает слезы. Это не вызвало у него никаких эмоций. Наверняка, девчонка плачет из-за какой-нибудь глупости в то время, как ему приходиться по ее вине мучиться от безумных фантазий и кошмарных снов.
Как обычно, Клэр закончила свое сочинение первой и протянула его учителю. Взяв листок, он жестом отпустил девушку.
Бланш продолжала что-то нервно писать, отирая слезы, откидывая волосы с лица и покусывая перо. Скоро Жозефу надоело ждать, и он строго произнес:
- Поторопитесь, мадемуазель. У меня еще много дел в монастыре, а у вас и так было достаточно времени.
- Я не могу, святой отец, - ответила она. – Сегодня у меня ничего не получается…
- Мне нет дела до ваших капризов, - оборвал ее сарацин. – Давайте ваше задание.
- Да пропади они пропадом, ваши книжки и задания! – внезапно закричала Бланш, разрывая листок и расшвыривая книги по комнате. – Ничего я не буду писать! Не нужны мне ваши проклятые науки! Не желаю никого слушать!
Ее глаза горели, на щеках проступил неровный, лихорадочный румянец, волосы растрепались и закрыли искаженное бешенством лицо.
Остолбеневший Жозеф смотрел на нее глазами, полными удивления и непонимания. Он мог ударить девушку, чтобы она успокоилась. Но он не хотел этого делать. Он смотрел с глубоким интересом. Что это? Где же вся ее холодность и призрачное спокойствие? Так значит вот что под ними таится. Так значит вот она какая! Строптивая и безумная, дикая и непослушная…
- Прекрати. Дай мне книги, - наконец сказал он, делая шаг к ней.
- Не смейте ко мне подходить! – истерически крикнула Бланш. – Не смейте ко мне прикасаться! Ни шагу, говорю вам! Если только вы сделаете еще шаг, если вы до меня дотронетесь, то я такое сотворю! Я вырву себе все волосы! Я ногтями расцарапаю себе лицо! Я подожгу этот проклятый замок вместе с собой и с вами тоже! Клянусь, я так и сделаю! Вот увидите!
- Да что на тебя нашло, черт возьми! Не собираюсь я тебя трогать.
- Я же сказала, что не могу писать быстрее! Не могу! Не могу! – задыхаясь, говорила девушка. – К чему вы начали меня торопить?! Сегодня я сама не своя… Все валится у меня из рук! Какой вы безжалостный! Я думала, что вы не такой жестокий, как другие люди! Но теперь я вижу: вы тоже злой и холодный!
В этот момент бешенство овладело уже сарацином:
- Послушай, несчастная девчонка! – крикнул он. – Да откуда такому жалкому и бесполезному созданию, как ты, знать, кто я! Этого не знаю даже я сам! Как ты смеешь своим нетвердым детским умом судить о моих поступках, о которых тебе ничего неизвестно! Разве ты знаешь, что такое адская боль от потери любимого существа?! Разве тебе известно, что такое предательство и вероломство?! Тебе известно, что такое беспросветное отчаяние?! А неспокойная совесть?! А груз преступлений?! Ты знаешь, что чувствует человек, заживо превращаясь в тлен?! Да всей твоей пустой, никчемной жизни не хватит, чтобы вместить хоть каплю моего огромного, жестокого горя!
Он больше не смотрел на Бланш. Ее не существовало. Все поглотила собой прежняя, мучительная боль. Его черты исказились, в глазах застыли слезы.
В зале воцарилась звенящая тишина.
Вдруг он почувствовал слабое прикосновение к своему рукаву. Он обернулся. Бланш стояла рядом и смотрела на него глубоким, печальным взглядом.
- Увы, конечно, я не смогу понять… Ведь вы не расскажите мне…
- Зачем тебе это знать? Кого волнует боль моего сердца? Да и где тебе понять весь ад моей несчастной жизни…
- О, но, может быть, я могла бы понять хоть малую часть и взять на себя хотя бы долю вашей ужасной боли. Не отказывайте мне. Может, вам станет легче. Я больше не буду плохой. Я не скажу вам больше ни одного дерзкого слова, если узнаю правду.
- Вот что… Мне пришла одна мысль. Однажды, когда мне было особенно тоскливо, меня посетила фантазия описать все горести моей жизни. Я принесу тебе эти записки… Правда, не знаю, зачем я это делаю. Это чтение не подходит для молодой девицы. Но раз ты просишь… Ничто не сможет лучше рассказать о моих страданиях, чем эти старые, желтые листы…
========== XV Юсуф ==========
…почтенный приор показал мне оставшиеся после
брата Медарда и хранившиеся в архиве как некая
достопримечательность записки, и лишь с трудом
уговорил я колебавшегося приора позволить мне
ознакомиться с ними. Старец полагал, что эти
записки следовало бы сжечь.
Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»
Ma mére me parlait de l’Espagne
Comme si c’était son pays
Et des brigands dans les montagne
Dans les montagnes d’Andalousie
Bohémienne. Notre-Dame de Paris
Моя мать рассказывала мне об Испании,
Как будто это была ее страна,
И о разбойниках в горах,
В горах Андалузии.
«Цыганка», мюзикл Нотр-Дам де Пари
Я же, чем больше выказывал успехов в науке и чем
легче они мне давались, тем более страстно привязывался
к ним и был одержим такой любовью к знанию, что,
предоставив своим братьям наследство, преимущество
моего первородства и блеск военной славы, совсем отрекся
от участия в совете Марса ради того, чтобы быть воспитанным
в лоне Минервы.
Пьер Абеляр «История моих бедствий»
Следующим вечером Бланш, осторожно озираясь, тихонько пробиралась в свою комнату. Старые, полусгнившие деревянные ступени скрипели во тьме под легкими и быстрыми шагами девушки, заставляя ее вздрагивать через каждое мгновенье. На серых и пыльных стенах плясали легкие косые тени, рождая удивительные и пугающие видения. Бланш крепко прижимала к груди таинственные и страшные записки сарацина, словно они были чудесным сокровищем. Но в эту минуту для нее и вправду не существовало ничего дороже этих старых, измятых листов. Сердце девушки разрывали противоречивые и сложные чувства. Она то замирала от страха быть пойманной, то дрожала в предвкушении тайны, то грустно вздыхала, представляя, сколько горя ждет ее на этих страницах.
Наконец Бланш благополучно добралась до своей спальни, никого не встретив по дороге, и с чувством огромного облегчения резко захлопнула тяжелую дверь. Не раздеваясь, она бросилась на постель, продолжая сжимать в хрупких пальцах записки монаха. Взгляд девушки бесцельно блуждал по темному потолку, не видя старых балок и облупившихся, убогих узоров. Вся комната тонула в мягком, матовом лунном свете, который одевал старинные вещи удивительной, неведомой красотой. За окном тихо покачивались черные ветви раскидистого дерева, и пушистый иней при нежном, неподвижном свете луны казался совсем синим.