Но мне не было никакого дела до справедливости. Я не стал бы мстить за смерть отца и брата. Во всем мире для меня существовала лишь лучезарная улыбка и звон браслетов матери. Я безмерно и пламенно любил ее! Ее смерть была чем-то настолько невероятным и ужасным, что мое сердце не могло этого принять! Желая отомстить ее убийцам, я надеялся, что огромная боль, поглотившая все мое одинокое существование, станет хоть на одну каплю меньше…
Но она не стала меньше. Я обагрил руки в крови собственного дяди и стал невольной причиной смерти моего кузена. Я тоже превратился в убийцу. А пролитая кровь, насилие и страдания еще никогда не сделали чью-то боль меньше. Напротив, они лишь усиливают ее.
Так случилось и со мной. Совершенные преступления тяжким камнем легли на мою израненную душу. Мне не жаль было Филиппа де Сойе, но его мертвые глаза виделись мне в кошмарных снах, и я просыпался в холодном поту и со смертельным ужасом в сердце… Нет, я не был создан для того, что-бы убивать! Я не могу причинять боль и сеять смерть! Что толкнуло меня на эту чуждую и отвратительную мне дорогу? Злодеяния моих врагов? Любовь к матери? Мой дикий нрав? Мое мрачное безумие? Не знаю. Знаю я лишь одно: не было на свете ничего более противного мне, чем кровожадная вражда и бессмысленная жестокость. И все же… значит, в глубине меня существовало что-то, что толкнуло меня на этот скользкий, вымазанный человеческой кровью, путь…
Когда я оправился настолько, что мог поддержать беседу, отец Франсуа пришел ко мне с важным разговором.
- Нет слов, чтобы выразить, как сильно вы огорчили меня своим ужасным поведением, - начал он взволнованным голосом.
- Я обезумел, - ответил я, тяжело вздохнув и опуская голову. – Поверьте, я очень несчастен. Моя месть не принесла мне никакого облегчения…
- Бедный мой Жозеф! Этого и следовало ожидать. Мне нужно ругать и упрекать вас, но мое несчастное сердце чувствует лишь безграничное сострадание и нежность к вам. Увы, мы с вами лишились слишком дорогого существа.., - тут голос его дрогнул. – Это не могло не сказаться на вашем буйном воображении. К несчастью, у вас слишком необузданный, пылкий нрав… Вы не умеете смиряться, как это положено доброму христианину. Ваше беспокойное сердце не терпит обид и несчастий…
- Да. Пожалуй, из меня вышел плохой христианин, - слабо улыбнулся я. – Может, мавританская кровь тому виной, а может, еще что-то… Я не знаю…
- Не шутите так, дитя мое. Прошу вас. Мы должны поговорить об очень серьезных вещах. Слава милосердному Господу, теперь вы здоровы. Нам нужно подумать о вашем будущем. Вы не можете навечно остаться печальным узником в нашей тихой обители. А если вы покинете ее и вернетесь к себе в замок, ваши враги снова будут покушаться на вашу жизнь. Ваша кузина в глубоком горе и страшном гневе. У нее осталось много вассалов. Боюсь, она способна погубить вас.
- Да, Сесиль мстительна и коварна, - задумчиво произнес я. – Странно… но мне жаль ее… Ведь я знаю, что значит потерять любимое существо… Это ужасно! Да, вы правы, мне не следует возвращаться в Волчье Логово. Но почему мне нельзя остаться здесь навсегда? Я мог бы, подобно вам, принять монашеский обет, если настоятель мне позволит…
Отец Франсуа сосредоточенно молчал какое-то время. Потом пристально взглянул на меня и уверенно произнес:
- Признаюсь вам, Жозеф, я уже думал об этом. Но такое решение мне не кажется правильным. Я очень сомневаюсь, что вам подойдет наша мирная, размеренная, скучная жизнь. Вы так пылки и несдержанны! У вас внутри огонь, а этим стенам нужен только остывший пепел… Лучше вам уехать отсюда.
Я побледнел.
- Куда? – растерянно спросил я. – Куда я поеду? У меня никого нет в целом мире… Я мог бы попытаться добраться до благословенной родины моей матери, до Гранады в Аль-Андалусе… Но возможно ли это? Я не знаю никого из моих родственников. И я уже был крещен… Боже, я так одинок! Я не знаю, что мне делать! Почему вы не позволяете мне остаться?
- Тише. Успокойтесь, - ласково произнес отец Франсуа. – Только не впадайте опять в это пугающее волнение. Почему вы так жаждете жить здесь?
- Потому что я хочу остаться рядом с вами! У меня нет никого на свете, кроме вас! – с жаром воскликнул я и крепко и порывисто обнял его.
- Мой дорогой Жозеф! Что же мне делать с вами.., - говорил отец Франсуа с растроганный улыбкой. – Хорошо. Я попрошу настоятеля принять вас в наш скромный орден.
Так была решена моя судьба. Передо мной открылось мрачное и безрадостное будущее простого монаха. Но у меня не было другого выхода. Толстые стены обители, отгораживая меня от красок и ароматов мира, от солнечного света и веселого смеха, в то же время надежно защищали меня от острых мечей и ядовитой ненависти моих врагов. Темный склеп становился и чудесным убежищем.
Но в то время меня тревожили совсем другие мысли. Я думал о том, что священные обеты и клятвы, которые я произнесу будут лишь холодным пустым звуком. Ведь я был отверженным преступником и грешником, не желавшим просить прощения у бога. Я был заблудшей и проклятой душой, не знающей мира и покоя. Более того. Всей душой я чувствовал, что, несмотря на полученное мной крещение, я так и не стал добрым христианином. Мысли мои были мыслями мусульманина, в моем сердце пламенели строки из Корана. Не знаю, так ли уж сильно я, несчастный грешник, верил в великого Аллаха, но рассказы моей матери навсегда населили мое воображение волшебными образами нашей религии. И на закате я невольно продолжал грезить о Пророке, разрушающем идолов, об Айше, гордо восседающей на верблюде, и о праведном Али, ради молитвы которого Аллах остановил солнце…
Однако, когда пришел срок, я все же принял обет, произнес положенные клятвы и облачился в черную монашескую сутану. В тот ясный и солнечный день на душе у меня было невыносимо грустно и тоскливо, как будто бы на дворе выла злая, темная буря…
И потекли мои бесчисленные дни в святой обители, отравленные мучительной тоской и скукой. Хоры и молитвы уныло сменяли друг друга. Но я не хотел молиться. Мне не нужны были эти святость и благочестие. Я хотел только рисовать.
В ту пору, когда я вступил в братство, отец Франсуа еще не был настоятелем. Аббатом был тогда странный чужестранец. Кажется, француз. Это был в высшей степени удивительный человек. Он был молчалив и печален, но его темные глаза пылали жарким огнем противоречивых страстей, голос был властным и резким, а вид величественным и внушающим невольное почтение. Все в монастыре уважали и боялись строгого аббата. Какие тайны скрывались в его темном прошлом? Почему он всегда был так суров и печален? Что заставило его покинуть свою родину? Никто ничего не знал об этом. А полумистический страх, каким была окружена мрачная фигура настоятеля, мешал строить разные догадки о его неведомой судьбе…
Незадолго до моего появления в монастыре, в нашу обитель прибыл еще один чужеземец. Это был Ульфар. Говорили, что святые, являвшиеся ему в чудесных видениях, велели ему покинуть родной дом и семью и ревностно следовать по стезе Господней… Это очень удивляло меня. Ведь я нашел здесь убежище, убитый горем и лишенный надежды, и не представлял, как можно было покинуть любящую семью и тепло домашнего очага по своей воле! Как безумны и слепы люди! Они с легкостью отрекаются от того, за что другие с радостью отдали бы свою жизнь…
Мне несказанно повезло. Оказалось, что в прошлом настоятель был искусным художником по витражам. На окне-розе в нашей обители до сих пор остались его прекрасные картины, дышащие потрясающей красотой, невероятной силой и высоким вдохновением. Образы святых лучились печальным и глубоким благочестием, а их силуэты словно парили над грешной землей. Но в чертах Пресвятой девы не было ни просветленности, ни спокойствия, ни мира… Грустная и задумчивая, она царила над мрачной Вселенной, взирая на людей с удивлением и печалью. Рисунки учителя были наполнены удивительным, мистическим, сверкающим светом…