- Это так красиво! – восклицала Клэр де Сюрмон, восторженно сверкая глазами, и дергая за рукав стоявшего рядом с ней Жиля. – Их костюмы такие блестящие! О, каждая дама мечтала бы, чтобы ее любви добивались с таким рвением!
- Это пустяки, дорогая Клэр, - мягко улыбался горожанин. – В Валансьенне я видел куда более красивые представления. Там были танцующие струи фонтанов, спускающиеся с небес ангелы и огнедышащие драконы!
- О, что вы говорите! Да неужели?
Равнодушно взиравший на мистерию граф Леруа жестом подозвал к себе брата Жозефа и тихо спросил:
- Как вы находите это зрелище?
- Монсеньор граф хочет услышать похвалу своим актерам или правду? – улыбнулся монах.
- Мой дорогой Жозеф, у меня есть множество придворных льстецов, от которых я каждый день слышу пустые и лживые похвалы. Если я обратился к вам, значит мне понадобилось правдивое суждение об этом представлении.
- Я нахожу, что стихи ужасны, а костюмы актеров настолько безвкусны и нелепы, что на них тошно смотреть, - искренне ответил сарацин.
- Признаться, я и сам так думаю, - согласился граф де Леруа. – Что поделать… В этой глуши трудно найти порядочного рифмоплета.
- Их везде трудно найти, - отозвался монах.
Тем временем, бесконечное представление подошло к концу. В итоге выяснилось, что одного из рыцарей звали «Желание», а другого – «Сладострастие». Дама же досталась третьему, звавшемуся «Небесной любовью», ибо она представляла собой аллегорию Девы Марии. Высокая мораль мистерии гласила: «Не следует искать земных, обманчивых наслаждений. Нужно обратить свои помыслы к Небесной любви. Лишь это способно принести человеку спокойствие и счастье».
Доиграв представление, актеры покинули залу, сопровождаемые возгласами всеобщего восторга и восхищения.
Их место тут же заняли музыканты, и начались долгожданные танцы. Граф Леруа сам открыл бал, пригласив блистательную баронессу де Кистель. Красивые, изящные и грациозные, они составили прекрасную пару.
Многие молодые сеньоры обратили свое внимание на девиц де Сюр-мон. Но Бланш упорно отвергала все приглашения, и скоро ее оставили в покое. Клэр, напротив, с радостью бросилась в водоворот музыки, смеха и развлечений, упиваясь волшебной атмосферой вечера.
Неровный свет свечей, мешавшийся с последними лучами заката, скользившими по зале, озарял это странное зрелище. Серебристые искры время от времени пробегали по полустертой позолоте провинциальных нарядов. Платья отличались безвкусной, кричащей роскошью. Движения дам и кавалеров поражали изяществом и механической размеренностью. Равнодушно встречались потухшие взоры и холодные руки. На бледных лицах играли натянутые улыбки. Наигранный смех и оживленная беседа прикрывали бездонную пустоту и жестокую, пожирающую умирающие сердца, скуку… Они были похожи на блестящих кукол, внутри которых сломался странный, искусный механизм. И теперь в их движениях нет ни прежнего огня, ни жизни… Застывшие лица напоминали раскрашенные маски актеров, прячущих под фальшивыми драмами подлинную, глубокую тоску своей опустошенной души… Изящные кавалеры и дамы кружились по зале, подобно ярким опавшим листьям, которые злой осенний ветер стремительно уносит неведомо куда…
После танцев хозяин любезно пригласил всех к ужину. В соседней зале большие деревянные столы ломились под тяжестью различных угощений. Здесь было множество блюд с зажаренной дичью, высоких, увенчанных искусными фигурками, пирогов, ароматных сладостей и доброго вина. Граф собственноручно разрезал самый красивый пирог, и из него выпорхнула стайка маленьких птичек, что очень позабавило и насмешило гостей.
Потом начался шумный и веселый пир. Сеньоры брали куски мяса прямо руками, проливали вино на стол, шутили с дамами и развлекались от души.
Сесиль что-то с улыбкой шептала графу. Внезапно сидевший рядом с ними барон де Кистель воскликнул громовым голосом:
- Что ты там плетешь? Я не согласен на это! Волчье Логово принадлежит тебе, а значит и мне тоже. И монсеньор граф тут ни при чем. Если это неправда, пусть черти хорошенько поджарят меня в аду!
Веселый шум и шутливые голоса мгновенно смолкли. Воцарилась напряженная тишина. Все взгляды обратились на барона, лицо которого заволокли мрачные тучи обиды и гнева. В воздухе собиралась гроза.
- Вы забываете, - ледяным тоном произнес граф де Леруа, - что Волчье Логово является моим фьефом, и что я законный сюзерен этих земель.
- Не хочу ничего знать об этих путанных обычаях! – рявкнул сеньор де Кистель, стремительно вскакивая из-за стола.
От его резкого движения стол пошатнулся, один из серебряных кубков перевернулся, и красные капельки вина побежали по белоснежной скатерти, забрызгав широкие рукава роскошного графского наряда… Страшная бледность покрыла надменное лицо Гильома де Леруа. Его взор остановился, губы дрогнули. Дрожащим от неслыханного оскорбления голосом граф медленно и отчетливо проговорил:
- Сеньор де Кистель, я требую немедленного извинения за нанесенную мне обиду и за вашу невероятную дерзость. Вы должны помнить, что я ваш сеньор, и вы клялись мне в глубокой верности. А также помнить то, что оскорбления, нанесенные мне, вашему государю, равны оскорблению самого Господа! Берегитесь, быть может вам будет мало всей вашей крови, чтобы смыть эти несколько капель вина, коснувшиеся моих рукавов!
Он говорил негромко, но в зловещей тишине, спустившейся на залу, его голос далеко разносился по комнате, порождая смутное, странное эхо.
- Монсеньор, разве вы не видите, барон просто-напросто пьян. Он про-лил вино нечаянно! – воскликнула Сесиль, хватая государя за руки. – Проявите великодушие! Простите его!
Сеньор де Леруа холодно отнял руки.
- Я хочу услышать извинения от самого барона, - настойчиво повторил он.
- Простите, - недовольно буркнул сеньор де Кистель, усаживаясь на место. – Сегодня сила не на моей стороне… Но мы еще поглядим.., - зловеще пробормотал он себе в усы.
Тучи ссоры быстро рассеялись, и пир продолжался с еще большим неистовством, чем прежде. Лица раскраснелись, зазвучал непристойный смех и грубые песни.
Брат Жозеф не вмешался в спор из-за своего старого владения. Он не слышал и не видел происходившего вокруг. Сидя за самым дальним концом стола, он в отчаянии пил вино, осушая стакан за стаканом и мрачно уставившись в одну точку. Внезапно чья-то тень легла на стол прямо перед ним. Сарацин медленно поднял голову. Возле него стояла баронесса де Кистель в тяжелом, лиловом платье. То ли от траурного оттенка ткани, то ли от зыбкого освещения, ее лицо казалось еще бледнее, чем обычно. Ярко накрашенные губы пламенели на лице, как кровавая рана.
- Что я вижу, Жозеф? – начала она, разыгрывая удивление. – Теперь ты утоляешь свои горести вином? Как это непохоже на тебя. Ты ведь так часто говорил, что из-за твоей мазни у тебя не остается времени на развлечения.
- Чего ты хочешь? – спросил он хриплым голосом, глядя на кузину затуманенным взором.
- Хочу посмотреть, до какой глубины дошло твое падение. Как же ты жалок! Как ничтожен. У тебя ничего не осталось. Ты тонешь в своем ужасном безумии. Ты будешь опускаться все ниже и ниже. Ведь ты и сам чувствуешь, как медленно разлагается твоя плоть и кровь… И с каждым днем это будет происходить все быстрее и быстрее. Неумолимое разрушение! Вот что стало твоим жестоким уделом. Ты наказан по заслугам. К чему ведет твое дикое упрямство? Ты все еще не хочешь уступить мне…
Взгляд сарацина был холоден и равнодушен.
- Чему ты радуешься? – бесцветным голосом спросил он. – Разве и ты не мертва при жизни, как я? Как и все в этой зале. Что есть у тебя? Твой сын? Но может ли это дать женщине полное счастье? Ты не знаешь, что значит любить мужчину. Вспомни, как сказано в Библии: «А ты, опустошенная, что станешь делать? Хотя ты одеваешься в пурпур, хотя украшаешь себя золотыми нарядами, обрисовываешь глаза твои красками, но напрасно украшаешь себя: презрели тебя любовники, они ищут души твоей».