Внезапно Юсуф услышал тихий шорох платья. Он поднял глаза. Скамья была пуста. Бешенство придало ему силы. Он резко поднялся с пола и бросился за ней.
Бланш бежала по двору, задыхаясь от ужаса. Она слышала у себя за спиной его быстрые шаги и леденела так, будто за ней действительно гнался дикий зверь, чтобы вцепиться ей в горло своими острыми клыками. Наконец она толкнула одну из дверей в замок и крепко заперла ее. Здесь она была в безопасности.
Через мгновенье дверь сотряс чудовищный удар, и она услышала хриплый, разгневанный голос:
- Проклятая девчонка! Не поступай со мной так! Открой сейчас же! Ты думаешь, я не смогу опять тебя увидеть?! Как же ты ошибаешься! Я залью путь к тебе свежей, дымящейся кровью, неважно, своей или чужой, но доберусь до тебя!
Выкрикнув эту страшную угрозу, сарацин умолк. Волнение так обессилило его, что он упал на каменные ступени. Гнев скоро утих, и тогда он опять заговорил умоляюще и трогательно:
- Нет, нет, не слушай меня. Я не буду больше никому причинять боль. Умоляю тебя, открой. Я тебя не трону. Я клянусь тебе. Хочешь, я даже не подойду к тебе близко? Но не поступай со мной так жестоко! Я принес тебе мою измученную душу… Ответь мне, поговори со мной…
И тогда, словно легкий ветерок, словно далекое пение призрака, до него донесся быстрый, горячий шепот:
- О, Юсуф, Юсуф! Что вы наделали?! Не просите меня открыть эту дверь! Если я открою ее, то погибну в ту же минуту! И даже Господу со всеми его ангелами не под силу будет спасти меня! Ибо я люблю вас так сильно, так пламенно, так безмерно, так бесконечно, что моя грудь разрывается от этого огня! Во всем моем существе нет ничего, кроме любви к вам! Меня самой больше нет в этом мире! Есть только вы, мой бог и государь, мой великий Саладин! Я умираю и задыхаюсь под тяжестью этой огромной любви! Как вы можете просить, чтобы я вам отворила?!
Он услышал стремительно удаляющиеся шаги. И больше ни звука. Потрясенный и растерянный, Юсуф продолжал сидеть на холодных, залитых лунным светом, ступенях. Он не мог понять, были ли услышанные им невероятные слова зыбким сном, порождением лихорадочного бреда, жестокой игрой воспаленного воображения или удивительной, необъяснимой действительностью…
========== XXVI Вместе ==========
Секунду они стояли врозь, и как они потом
сошлись, я не видела, - Кэтрин метнулась вперед,
и он подхватил ее, и они сплелись в объятии, из
которого моя госпожа, мне казалось, не выйдет
живой.
Эмили Бронте «Грозовой Перевал»
Rudolf/Mary
Bleibt es doch so viel mehr…
Viel mehr…
So fassbar wie noch nie…
Weit mehr als nur Magie, die uns vereint,
Viel mehr als möglich scheint!
Mehr…
Viel mehr als bloß ein Wunsch…
Als wär’s vom Himmel uns vorherbestimmt…
Mehr als der stärkste Wind,
Der stürmt und braust und um sich greift…
Er trägt von weit her so viel mehr…
Mary
Wenn es bloß Täuschung wär…
Rudolf/Mary
Und doch ist’s scheinbar so viel mehr
So viel mehr. Rudolf
Рудольф/Мэри
Остается что-то намного сильнее…
Намного сильнее…
Такое понятное, как никогда раньше…
Намного больше, чем магия, которая нас соединила,
Намного больше, чем может казаться!
Больше…
Намного сильнее, чем просто желание…
Как будто мы предназначены друг другу небесами…
Сильнее, чем сильнейший ветер,
Который бушует и шумит, и свирепствует…
Он несет издалека сюда намного больше…
Мэри
Если бы это был просто обман…
Рудольф/Мэри
И все же, это явно намного больше…
«Намного больше». Мюзикл «Рудольф»
Она прервала его ужасным, резким смехом:
- Поглядите же, отец мой, у вас кровь под ногтями.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
События минувшего вечера казались Юсуфу бессмысленным и диким сном. Несомненно, он окончательно сходит с ума. Он опять стал жертвой жестокого и пугающего ночного видения. Те странные, пылкие слова, которые донеслись до его слуха, не могли быть произнесены наяву. Зато его ужасные ночные откровения были трагической реальностью. Обычно ночная тьма приподнимала ту тяжесть, которая лежала у него на сердце, придавала ему сил и делала его еще искреннее и безумнее. Именно в таком состоянии он излил Бланш свою душу, высказав все самое бредовое и невероятное, что только могло прийти ему в голову в ту решительную минуту. Но сейчас, при свете дня, все его поведение представлялось Юсуфу чудовищным и нелепым. Он снова обрел способность хоть немного владеть собой, и все фантастические ночные безумства оказались заперты в клетке здравого смысла. До следующих сумерек…
Входя в комнату для занятий, сарацин не имел ни малейшего представления, как он сможет взглянуть на Бланш без жгучего, тяжелого стыда.
Она пришла очень поздно, но он не сказал ей ни слова. Она ни разу не подняла на него глаз, ни разу ни заговорила с ним и села, как можно дальше от учителя. Юсуф, в свою очередь, не сделал ни одной попытки. Неужели она так боится его? Неужели он уничтожил последнюю тонкую нить, которая еще связывала их? Невыносимо было думать, что он стал еще дальше от нее, чем был в ночь ужасного праздника…
Когда урок был окончен, девушка хотела выйти вслед за своей сестрой, но учитель остановил ее жестом приподнятой руки.
- Подожди, - тихо сказал он. – Мне нужно знать… В часовне я сказал тебе много ужасных вещей. Не моя вина, что все это правда… Но иногда я бываю совершенно сумасшедшим. Должно быть, я стал жертвой нового пугающего видения… Но я слышал… я слышал слова… Это нелепая надежда… Но скажи мне, в то время, как я сидел на ступенях, ты говорила что-нибудь?
Бланш подняла на него глаза. Они были совершенно иными, чем раньше. Они казались глазами взрослой женщины. В их пугающей темной глубине таились тысячи страхов и искушений.