поглотит сама мечта о Фердинанде!
Ф. Шиллер «Коварство и любовь»
Колдовство, жертвой которого пал
капитан, казалось неопровержимо
доказанным, и цыганка, эта восхитительная
плясунья, столько раз пленявшая прохожих
своей грацией, преобразилась в ужасающего
вампира.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
Отец Франсуа сидел возле открытого окна в замке де Сюрмон и ждал мессира Анри. За окном колыхались от тихого, нежного ветра тонкие ветви плакучей ивы, щекоча кончиками старый, холодный подоконник. Еле слышно шумела юная, светло-зеленая листва. Маленькие, неугомонные пташки порхали с ветки на ветку, вызывая добрую улыбку на губах настоятеля…
С детства он привык находить утешение от горестей и отдых от мирских развлечений в простых и умиротворяющих картинах природы. Отец Франсуа знал, какого цвета бывают облака на закате, как поет та или иная лесная птица, где растут самые чудесные и ароматные полевые цветы… Природа была для него храмом в большей степени, чем его церковь. Холодному сиянию витражей он предпочитал блеск лунных лучей на неподвижной глади речных вод, величественным сводам – прохладную лесную тень, торжественному хору монахов – нестройный и веселый птичий щебет. Он всем сердцем любил этот неброский, равнинный край, где протекла вся ее спокойная, тихая жизнь.
Да, вот она медленно подошла к последнему пределу и невидимым песком бежала сквозь пальцы… А казалось, еще вчера он очаровывал своим тонким обаянием пленительных дам… Еще вчера преклонял колени перед алтарем, твердо произнося слова священных обетов… А потом ему улыбалась черноглазая женщина в белом покрывале, и улыбка ее была дороже тысячи обетов и сотен незнакомых миров…
И вот, теперь он одиноко сидит под ветвями раскидистой ивы. А теплый ветер тихонько играет с его побелевшими волосами… Он чувствовал себя таким больным и усталым! Несчастный старик среди острых мечей разъяренных воинов. Под ударом железной воли всемогущего государя. Гонимый ветром осенний листок… И все же… Он все еще сидел под колеблющимися ветвями. Все еще видел лучезарный свет солнца. А не томился в сыром и темном подземелье. А значит есть то незримое, что таится в старом, измученном теле… То непобедимое, что сильнее мечей и решеток…
Неторопливые шаги сеньора де Сюрмона вывели аббата из задумчивости. Через мгновенье старые друзья сидели рядом. Они меланхолично вглядывались в далекий горизонт, обсуждали повседневные заботы и предавались чарующим воспоминаниям. Мессир Анри хвалил брата Жозефа за его усердие в науках и строгость к девушкам. Настоятель делился горестями последних дней. Когда он упомянул о визите графа де Леруа, сеньор де Сюрмон внезапно спохватился:
- Постойте. Ведь граф почтил своим присутствием и мой скромный замок. Я чуть было не забыл о радостной новости…
И он тут же велел одному из слуг позвать старшую мадемуазель де Сюрмон.
Девушка вошла в залу несмелым шагом. Ее домашнее платье было в обычном беспорядке. Под глазами залегли глубокие, темные тени. Бланш остановилась посреди залы с каким-то отстраненным и замкнутым видом.
- Подойди сюда, дитя мое, - ласково обратился к дочери мессир Анри. – Ты стала такой хорошей и послушной девочкой. Но в последние дни ты еще более молчалива и потеряна, чем раньше… Мне это не нравится. Молодой девушке не дело грустить. Тебе скучно в нашем старом замке… Но я хочу тебя обрадовать. Монсеньор де Леруа просил твоей руки для своего сына. Скоро ты выйдешь замуж и уедешь отсюда…
Стройная тень отшатнулась и замерла в жуткой неподвижности. Замерли ветки ивы за окном. Стих теплый ветер. В комнате остались только огромные, темные глаза, полные ужаса и мрака…
Наконец упала завеса застывшего времени и с побелевших губ еле слышно сорвалось:
- Это невозможно…
- Что с тобой, Бланш? – спросил встревоженный сеньор де Сюрмон. – Уж не больна ли ты? К чему эти детские страхи? Все девушки рано или поздно выходят замуж. Это большая честь для нас. Я отправляю тебя в знатный и могущественный дом…
- Вы не понимаете, - бился трепещущий, нервный голос, - это невозможно. Я не могу быть ничьей женой. У меня уже есть возлюбленный. Я всем сердцем люблю Юсуфа!
- Юсуфа! – воскликнул потрясенный аббат, хватаясь за сердце. – Несчастное дитя! Ради всего святого, скажите мне, откуда вам известно это имя, которое навеки должно быть предано забвению?!
- Он сам назвал мне его. Его зовут Юсуф. Как великого Саладина…
- Силы небесные! Бедная девочка! Скажите мне, что вы бредите, что вы в горячке, что у вас помутился разум! – крикнул отец Франсуа, бросаясь к ней.
- О нет, святой отец! Все, что я сейчас говорю вам, я могла бы повторить и на Страшном суде. Я безмерно люблю Юсуфа! Я его возлюбленная. Я его супруга. Я принадлежу ему навеки.
- Что ты сказала, безумная девчонка?! – воскликнул похолодевший сеньор де Сюрмон. – Неужели ты посмела настолько позабыть о стыде и добродетели?! Неужели я слышу такие бесстыдные слова из уст собственной дочери?! О, достойное наказание за мою проклятую снисходительность!
- Умоляю вас, мессир Анри! Бедная девочка не понимает, что говорит…
- Не понимает, что говорит! Это вы послали в мой дом этого мерзкого язычника, не имеющего ни единого христианского понятия! Это по вашей вине он внес пламя разрушения в мою семью! Не могу поверить! Как проклятому сарацину удалось соблазнить мою скромную и тихую дочь?! Если бы то был хотя бы ослепительный и изящный кавалер, но это жуткое существо!
- Вы забываете, что он такой же мужчина, как всякий другой. Даже хуже! Он еще неистовее и опаснее… Пресвятая дева! Что же я натворил?!
С этими словами отец Франсуа в отчаянии рухнул на стул, сжав виски руками.
- Я убью эту языческую тварь! – исступленно выкрикнул сеньор де Сюрмон.
- Вы не убьете его, отец! – с невероятной силой и убеждением воскликнула Бланш.
- Я не убью его? – переспросил мессир Анри дрожащим от гнева голосом. – Это почему? Неужели ты, глупая девчонка, думаешь, что сможешь его защитить?
- О нет, дело совсем не в этом. Вы не убьете Юсуфа, потому что он сильнее вас. Он сильнее всех…
Сеньор де Сюрмон в страхе смотрел на свою дочь, повторяющую дикие, бессвязные слова. Ее лицо пылало. Судорожным движением она рас-стегнула верх платья. Потом бросилась к окну, водя дрожащими руками по шее и волосам, от чего ее косы ужасно растрепались. Она была будто одержима дьявольским, нечистым духом. Он не узнавал в этой мечущейся в поисках выхода из невидимого тупика женщине свое невинное и дорогое дитя…
- Нет, нет, нет! – горячо вмешался отец Франсуа. –Никаких убийств, никакой крови! Всем нам нужно успокоиться. Из этого ада должен быть путь на небо. Я уверен, государь простит вас, заблудшее дитя. Он добрый и образованный человек. Он поймет, что вы стали жертвой безумных страстей и чужой порочности. Вам надо только позабыть ваши чудовищные грезы! Забыть Жозефа и больше никогда не произносить его языческого имени…
- Она непременно забудет этого ужасного человека, если ей дорого доброе имя ее отца!
Бланш повернулась к ним. Прижав ко рту свои худые, тонкие пальцы, она рассмеялась, как безумная.
- Забыть Юсуфа?! О чем вы говорите? Разве вы не понимаете? Забыть Юсуфа! Сорвите с меня эту кожу, которая горит от его поцелуев! Отберите у меня воздух, который разлит вокруг! Заставьте мое сердце перестать биться! Даже тогда я его не забуду! Пока последняя капля моей крови, пока самая ничтожная частичка моего тела будет существовать, она будет отражением Юсуфа! Все мое существо пропитано им! Я полна его дыханием! Весь мир полон им! Если я тысячу раз умру, Юсуф останется!
- Вы обезумели! Вы больны, вы одержимы! – с отчаянием и глубокой жалостью произнес аббат.
Бланш устремила на него взгляд, полный невыразимого страдания, и из самых глубин ее существа вырвалось:
- Я всего лишь люблю его! Это так много и так мало…
- Дитя мое, придите в себя. Зачем так мучиться? – с нежным состраданием обратился к ней отец Франсуа. – Пройдет немного времени, ваш рассудок успокоится, и вы сами будете сожалеть о том, что натворили. Вы еще можете спасти вашу душу от ада, а жизнь – от жестокого разрушения. Вернитесь на путь добродетели. Господь милосерден к заблудшим…