- Я никогда не хотел им быть… Мне ничего не нужно…
- Но речь идет о серьезных обвинениях. Вам могут назначить суровое наказание, - горячо возразил Жиль. – Я уезжаю. Быть может… вы хотели бы поехать со мной? Это возможно…
Сарацин медленно повернул голову. Жиль увидел перед собой застывшие в неподвижности, неживые черты и ужасающе пустые глаза…
- Зачем? – со слабым вздохом спросил монах. – Посмотри… она такая холодная, ее глаза закрыты, она не дышит… Она больше не скажет своим детским голоском: «Юсуф, успокойтесь». Куда я поеду? В каком раю ты сможешь вернуть мне ее?
- Я вижу, ваше горе глубоко… Но разве мое меньше? – воскликнул горожанин дрогнувшим голосом, и на глаза его навернулись слезы. – Я любил Клэр. Она так очаровательна, так прекрасна! И вот, она пошла под венец со знатным сеньором и оставила меня наедине с моим отчаянием! А моя любовь была столь сильной, что я не желал ей ничего, кроме добра и счастья… Я хотел видеть лишь ее нежную улыбку и отдать всего себя, чтобы в ее глазах никогда не угасали лучи радости! Мои мысли о ней всегда были полны тепла и света…
- И ты можешь называть эти жалкие мечты любовью? – презрительно произнес сарацин, и по губам его пробежала горькая улыбка. – Ты никогда не узнаешь, что это такое. Там, куда вторгается любовное пламя, нет места свету… Любить – это не то, что ты думаешь. Это значит гореть и умирать каждое мгновенье! Не находить себе места без тепла ее тела… Не видеть мира. Забыть себя. Жить лишь мыслями о встрече с ней. Леденеть вдали от ее сверкающего взгляда… Любить – это то же, что испытывать безмерную жажду! Это значит ни на миг не выпускать ее руку…
- Пусть так, - перебил его Жиль. – Не время спорить об этом. Меня пугает ваша дальнейшая участь. Покиньте эту обитель, иначе может быть поздно…
- Поздно? Посмотри на нее… И ты говоришь мне, что может быть поздно! Но куда мне торопиться, если вечная ночь уже наступила?.. О, когда-то я думал, что отдал бы все сокровища на свете, чтобы обладать ею и разгадать ее тайны… Но сегодня нет того, чем бы я не пожертвовал, лишь бы она не покидала мира… Прощай. Я останусь рядом с ней, и день превратится в вечность…
Жиль с печальным вздохом взглянул на эту коленопреклоненную фигуру, в которой больше не было ни огня, ни жизни, и стремительно вышел из мрачного подземелья.
Юсуф не двигался с места. Он знал, что произойдет завтра. Но это больше не имело никакого значения, потому что у него больше не было никакого «завтра»…
Сарацин продолжал впиваться в Бланш пылающим взглядом. Такая маленькая, такая беззащитная, такая холодная и одинокая… Внезапно его охватил острый приступ отчаяния. Он бросился к ней и покрыл ее лицо, тело, волосы безумными, истерическими поцелуями… Но она не отвечала. Она была далеко… Юсуф выпустил из объятий мертвую девушку и снова впал в тяжелое оцепенение.
Один… один в этом огромном, пустом мире… Завтра христиане потребуют у него ответа. Но в чем он провинился? Каким чужим и нереальным казалось ему мрачное убранство склепа!
Когда он держал ее у себя на руках и требовал у бога ответа, он обращался к Всевышнему их словами. Он говорил так, как говорила бы она… Но разве он в это верил?.. Разве он не знал Последнего откровения? Он с детства запомнил звенящие слова Пророка… Только зачем они ему в этом опустевшем, холодном мире?.. Он позабыл себя… Он никогда не знал, кто он… Он умел только рисовать и предаваться неистовым порывам своей дикой натуры. За пределами этого лежала пустота. Но ему не было до этого никакого дела… С рождения он был потерян. У него ничего не было, кроме рассказов матери да грез о неведомом, недостижимом южном рае…
И все же, в эту минуту, посреди холода и бессмысленности этого мира, что-то далекое, полуживое теплилось в его умирающей душе…
Завтра… Завтра христиане призовут его к ответу…
Юсуф медленно поднял руки, разорвал измятую белую ризу и бросил ее на пол. Освободившись от тяжелого одеяния, он встал на колени, протянул ладони к солнцу и из мрачной тюрьмы своего тела вознес последнюю, жаркую молитву к Аллаху…
========== XLVI Собрание капитула ==========
Меня ввели в длинный мрачный
сводчатый зал, и я увидел там одетых
в черные одеяния духовных лиц на
высоких стульях, расставленных вдоль
стен. Перед ними за столом, накрытым
кроваво-красным сукном, сидел судья,
а возле него доминиканец в орденском
одеянии.
Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»
Кое-где из тьмы выступали бесстрастные
лица судей. В конце длинного зала можно
было разглядеть выделявшееся на темном
фоне смутное белое пятно. Это была подсудимая.
Она с трудом дотащилась до скамьи.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
Я подчинюсь приговору, каким бы он ни был.
Для меня это будет правосудием, чем это будет
для вас – не знаю. Дай Бог, чтобы приговор не
сокрушил вас самих.
Фридрих Дюрренматт «Визит старой дамы»
С в я щ е н н и к. (беспомощно). Я помолюсь за вас.
И л л. Молитесь лучше за город.
Фридрих Дюрренматт «Визит старой дамы»
Сарацин сидел у окна на длинной, холодной скамье. Сверкающие, горячие лучи солнца, лившиеся из противоположного окошка, били ему прямо в глаза. Яркий свет освещал его бледное, усталое и растерянное лицо. Он щурился и пытался защититься от света рукой, но эти слабые попытки не могли облегчить его трагического положения.
Прямо перед ним, в тени и сумрачной прохладе, вырисовывались головы остальных братьев, скрытые черными капюшонами. Их фигуры были бесстрастны и неподвижны, как холодные изваяния на старых надгробиях. На столе перед братом Коленом лежала стопка книг, перо и чернильница. Брат Ульфар быстро и нервно перебирал свои четки, и в мрачной пустоте зала слышался их тихий, тревожный стук… Ватье безучастно чертил носком башмака узоры на пыльном полу. Голубоватая дымка, еще не тронутая пылающими лучами солнца, скрывала их головы.
Позади монахов, на скамье, стоявшей у самой стены, сидел Жиль дель Манж. Он попросил разрешения до своего отъезда присутствовать на заседании, и это было ему позволено.
- Братья вынуждены призвать к ответу своего настоятеля, - раздался ровный и бесцветный голос из-под капюшона брата Колена. – Мы не можем мириться с вашим чудовищным поведением. Вы вступили в преступную связь с дочерью сеньора де Сюрмона, вы устроили ужасный скандал на ее похоронах, вы осквернили труп несчастной девушки, повсюду таская его с собой и не предавая христианскому погребению… Из ваших безумных слов все поняли, что вы таинственным образом причастны к ее внезапной смерти. Все эти жуткие поступки сами по себе заслуживают порицания. Но вам этого мало! Вы ведете себя, как дикарь, как древний язычник! Вы выставили все мерзкие склонности вашей порочной и больной натуры на всеобщее обозрение! Что может ждать нашу несчастную обитель с таким настоятелем? Она и так погрязла в бедности и безвестности. Слава ее угасла… А во главе с таким безумцем, наш монастырь получит славу гнезда преступлений и порока! Ваши необдуманные действия толкнули нас в эпоху дикости и варварства, из который вывело этот бедный монастырь умелое и разумное руководство старых, святых аббатов… Мы не можем этого допустить! Мы требуем у вас ответа.
В воздухе повисла мертвая тишина. Сарацин продолжал сидеть неподвижно. Его плечи были бессильно опущены. Он уронил руки на колени и больше не пытался защититься от слепящего света… Судьи с напряженным вниманием ловили каждое движение на его освещенном, бледном лице.
- Я любил ее, - наконец сорвалось с его перекошенных губ. – Я не хотел быть аббатом. Я хотел расписывать витражи…
- Это не оправдание, - сурово перебил его Колен. –Отец Франсуа доверил вам эту высокую должность, и вы обязаны были достойно нести ее крест.
Он порылся в стопке, лежавшей перед ним на столе, и вынул оттуда небольшую книгу с драгоценным переплетом и чудесными позолоченными узорами. Это был Коран.