Когда луч солнца коснулся моего лица, вонзился копьем внутрь и словно окатил нас золотом, я обернулся и увидел побратимов, ожидающих в молчании, с лицами суровее мельничных жерновов.
Тогда я понял, ощутил инаковость всего происходящего, неизбежность того, что должно случиться, — и рассказал им, что нас проверяли и что те, кто здесь сейчас, в этом помещении, угодны Одину; они сочтены достойными клятвы в сердцах и на устах. Мы служим Одину, и путь домой будет непрерывной битвой. Проклятие Эйнара снято. Квасир хмыкнул, а я молчал, уповая, что хоть один окажется достаточно умен, чтобы сообразить, чего я не открыл. На мгновение мне почудилось, что это будет Квасир, но он пожал плечами. Усмешка Финна была свирепой, и он заговорил сквозь зубы, обращаясь к остальным:
— Крушители щитов и питатели орлов, молитесь Одину, берите щиты и оружие, потому что мы снова братья по крови, и это будет долгий и кровавый день.
Вдруг Ботольв оглянулся и спросил:
— А где Козленок?
И тут прозвучал рог — аль-Мисри напал на ворота.
От нас требовалось задержать их минут на двадцать, не больше. Мы сражались вдвое дольше и в конце концов очутились в окружении, в кольце щитов, едва переводящие дух, с окровавленными мечами и топорами, и те, кто был бос, спотыкались и скользили меньше тех, кто дрался в ошметках сапог.
Отменная сага для доброго скальда, но, как многие другие, она осталась несложенной. С тех пор я пытаюсь поведать ее, но безуспешно.
Помню только обрывки и отдельные картины, словно осколки разбитого зеркала, — вот Клегги бродит кругами, причитая, что потерял свой щит, и кровь хлещет из обрубка его руки. Вот араб пятится от меня, его зубы летят из пасти, точно расколотые напольные плитки.
И Финн, рубящий, колющий и подставляющий щит, вдруг замирает, пялится на человека, которого хотел убить, а тот огрызается и замахивается.
Финн лишился части волос и уха из-за этого промедления, вскрикнул от боли и ужаса, когда ему открылась истина, и разрубил в куски щит противника. Наконец очередной его выпад раздробил кольчугу и кость, а следующий поразил противника прямо в бороду.
Хав сын Хроальда, мы звали его Ордигскегги, Щетина, погиб. Один из побратимов, которых мы пришли спасти.
К тому времени как масмуды перебрались через насыпь, рассеяли разбойников и принялись охотиться на них, мы уже попадали на колени в кровавую слякоть, изливая в пыль слюну и кровь. Как будто я шел под водой и видел жемчужный поток пузырьков изо рта, чувствовал, что легкие горят от недостатка воздуха. Земля и небо покачнулись, поменялись местами…
На всем небосводе двигались лишь два ворона, этакие иссиня-черные кресты в полупрозрачной синеве, подернутой дымкой зноя. Казалось, я лежу на волнах, глядя на воду над собой.
Вороны лениво кружили противосолонь. Все вороны левши, так говорил Сигват. Если это вороны. Наверное, и вправду вороны, посланцы Одина.
Я лежал на спине. Не помню, как это случилось.
— Торговец?
Небо заслонила собой человеческая фигура, черные пряди волос развевает ветер. На мгновение, на бесконечное мгновение мне почудилось, что это Хильд отыскала меня, восстав из мертвых. Но нет, она давно мертва, погребена в кургане Атли.
— Торговец, ты цел? На, выпей.
Фигура наклонилась, исчезла, появилась вновь. К моему лицу поднесли мех с водой, и я понял, что это Квасир, со своей вечной ухмылкой. Он потерял повязку, и мертвенно-белый глаз сверкал, как жемчужина, на перемазанном кровью лице. Кожа на лбу содрана и болтается, словно тряпка, пахнет от него железом и смертью. И кругом вьются мухи.
— Ты упал, как срубленное дерево. Небось перегрелся, — пояснил Квасир. — Но теперь уже все, и у нас есть вода. Пей.
Теплая и солоноватая вода показалась мне слаще меда. Я кое-как встал. Рядом валялись тела, усеянные мухами, а Хленни Бримили обшаривал трупы и срезал кошели.
— Восемнадцать наших мертвы, Торговец, — сказал Квасир, оторвавшись от меха. — Но эти ублюдки порублены в клочья. Вон, гляди.
Он указал на бурую равнину за полуразрушенными зданиями, где висела знойная дымка, заставлявшая дрожать перед глазами дворец Ирода. Какие-то фигуры, жутко искаженные из-за дымки, ходили туда и сюда — явно не просто так.
Конечно. Последнее убежище, три огромных ступени вниз от клина Масады, этой полной призраков и проклятой богами горы посреди воплощенного Муспелльсхейма.