В таверне было шумно и дымно, душно и людно, пахло человеческим потом, жиром и едой, и всего на мгновение я будто возвратился в Бьорнсхавен, очутился у милого сердцу домашнего очага, где плескалось красно-желтое пламя, услышал, как свистит ветер, прокладывая себе путь сквозь лес Сневел, прерываясь, чтобы подергать балки и потрепать шкуры в дверях, отчего кажется, словно трепещут птичьи крылья…
Heimthra, тоска по дому, по тому, как все было прежде…
Но в этом зале люди не вставали, приветствуя вошедших, как было бы правильно; нет, они были поглощены едой и ни на кого не обращали внимания. В этом зале народ вкушал полулежа, и всякий, кто сидел прямо, сразу выдавал собой варвара; еще одна странность города, обильного чудесами вроде затейливо изукрашенных каменных чаш, чьим назначением было просто подбрасывать воду в воздух на потеху зевакам.
Я любил эту таверну потому, что она полнилась знакомыми голосами: греки, славяне и купцы из краев дальше на север наперебой чесали языками насчет того, сколь опасной сделалась речная торговля с тех пор, как Святослав, великий князь Руси, решил приструнить хазар и волжских булгар.
Мнилось, будто русский князь спятил после взятия хазарского города Саркел, близ Моря Тьмы; к слову, Братство поучаствовало в осаде по-своему. Теперь он направился к хазарской столице Итиль на Каспии, чтобы добить врага, но не стал дожидаться исхода своей затеи и отправил воинов дальше на север, против волжских булгар.
— Он как пьяница в кабаке, спотыкается и готов задраться с каждым, на кого падает. О чем он только думает? — ворчал Дрозд, славянский купец, с которым мы немного сошлись, человек, чей облик как нельзя лучше подходил к его имени: глаза-бусинки, быстрые движения головы…
— Он вовсе и не думает, по-моему, — отозвался другой купец. — Того и гляди возомнит, что ему по силам взять Великий Город.
— Жаль, если он так решит, право слово, — поддержал Радослав, — ибо это сулит жестокую схватку и Рукопожатие Миклагарда.
О таком я никогда не слышал, чему и подивился. Губы Радослава скривились в усмешке, разошлись, как челюсти капкана, и он расхохотался, отчего одна из его заплетенных косиц окунулась в пиво.
— Они вроде как предлагают тебе мир, но только для того, чтобы при случае проткнуть мечом, — пояснил он, слизывая пену с мокрых волос. — Или кинжалом.
— Будем надеяться, он поплатится за свою глупость. И тогда мы сможем без опаски вернуться на Север, — густые усы Финна тоже словно вспенились.
Я промолчал. Вообще-то путь на Север нам заказан, даже если Святослав вдруг и в самом деле сложит голову завтра. У него ведь три сына, жадных до отцовского наследства, а мы ухитрились рассердить всех троих своими поисками клада Аттилы — клада, ключ к которому теперь у Старкада.
Вряд ли он об этом догадывается. Я почти уверен. Он похитил меч, потому что на тот положил глаз купец Хониат и, верно, назначил высокую цену. Но Хониату неведомо, что означают царапины на рукояти, пусть он и знает, откуда этот клинок, из какой сокровищницы. И даже владей Старкад грамотой рун, ему не прочесть тех знаков, что вырезаны на рукояти.
Возможно, они думают, что рунная змея на лезвии указывает дорогу к могиле Атли, а между тем это заклинание еще никто не смог прочитать целиком, даже Иллуги Годи, когда был жив, хотя уж он-то руны ведал. Сам я предполагал, для чего эти руны, и по-прежнему укорял себя за пропажу меча. Не обрушатся ли на меня ныне все горести и беды этого мира, прежде отводимые этим рунным заклинанием?
Финн мрачно кивнул, выслушав мой шепот, и смерил меня недоверчивым взглядом: только с ним и с Квасиром я поделился своими подозрениями, и оба они считали, что руны тут ни при чем, а здоровьем и удачей я обязан молодости и покровительству Одина.
Какое-то время Финн угрюмо поглаживал бороду, заплетенную в подобие черных поясов, притворяясь, что не слышит, как женщина зовет его с дальнего конца зала.
— Она хочет тебя, ну, вылитая Элли, — наконец не выдержал Квасир. — Одни боги ведают, на кой хрен, — прости, брат Иоанн, один Бог.
— Хорош ты будешь, без серебра-то, — угрюмо пробурчал Сигват.
Финн поерзал по лавке.
— Знаю. И мне сейчас не до нее.
— В кои-то веки, — прибавил Сигват, и его слова, заодно с виноватой рожей Финна, выдавили из нас смешки. Элли, по старинным сагам — а с какой стати им не верить, пускай мы нынче предались Христу? — звали старуху-великаншу, что боролась с Тором, иначе саму Старость.
Ага, ежели постараться, глядишь, дело и сладится. Я так и сказал, и Финн осушил свою кружку, сердито грохнул ею об стол — и ринулся к шлюхе с таким видом, будто прямо сейчас завалит ее на пол, выплескивая свою черную ярость.