— Глупец! Трус! Пустозвон! Ты не наследник мне больше! Ты недостоин меня! Ты недостоин власти! Мальчишка! Я прикажу запереть тебя и стеречь… И я пойду войной на Великий Лес, и я прикажу найти эту девку, эту волчицу, и сжечь ее, как это следовало сделать еще тогда! Всех их… А ты, Ронан?
— Я согласен с княжичем: война с Великим Лесом — безумие, она повлечет за собой огромные жертвы, да и потом, волколюды совсем не так кровожадны и опасны, как тебе хотелось бы, князь! Они совсем не звери…
— Они обманули тебя! Заворожили! Одурманили!
— Нет. Я видел и слышал. Я сам говорил с Фредегаром, лесным князем. Мне случалось прежде быть зачарованным, и потому я могу судить: я был в здравом уме. Я не стану воевать против Леса!
— Но ты обещал послужить мне! Здесь, в этой самой комнате, ты обнажил свое оружие и поклялся…
— Я не клялся! Но я обещал… Я сказал, что буду служить тебе, покуда против правды не пошлешь! Но воевать за тебя и против Леса — это все равно, что против правды!
— Что ж… Я найду других воинов! А ты поплатишься за свое предательство! — князь бросился к двери, распахнул ее, намереваясь крикнуть стражу… Ронан настиг его и отшвырнул назад, к стене.
— Прощай, князь, — бросил Ронан князю, выходя в распахнутую им дверь.
— Прости, отец! Я поступлю, как мне велит долг и сердце! Жаль только, что приходится против твоей воли идти! — сказал княжич Бранко, направляясь за Ронаном.
Князь смотрел им вслед безумными глазами.
Стоило Олене на миг оставить Сладушку одну, как сразу окружили ее братцы двоюродные, старые недруги — словно выжидали удобного момента! Трое в дверях встали, чтобы не дать убежать, а Ждан, с глумливой улыбкой, медленно пошел на Сладушку. Сладушка попятилась, глядя, как завороженная, на его кулаки…
— Вернулась значит, да? И что, правда, что ли — волколюд тебя унес? А может, ты сама в Лес убежала, чтобы от нас спрятаться? А вернулась зачем? Медом тут, что ли, тебе намазано? Думаешь наверное, мы по тебе соскучились, а? — он оглянулся и подмигнул остальным, они захихикали, предвкушая забаву, а Ждан сделал еще шаг к Сладушке. — Если кто по кому и соскучился… То это мой кулак по твоему носу!
…Ударить он просто не успел.
Все время, пока Ждан говорил, Сладушка чувствовала, как привычный страх перед братьями перерастает в ней во что-то другое: незнакомое, сильное, страшное и упоительное чувство закипало в ее душе, и она вдруг ощутила на лице дыханье Великого Леса, услышала шелест листьев, и словно молния пронзила ее — как там, внутри Священного Дерева!
В полутьме горницы было видно, как вспыхнули желтым огнем глазки Сладушки. Верхняя губка задрожала и приподнялась, обнажая длинные, острые, волчьи зубы. Пальцы рук скрючились, ногти изогнулись, затвердели и потемнели, становясь — когтями. Если бы кто-нибудь додумался снять со Сладушки ее голубенький платочек, то стало бы видно: у нее теперь острые уши!
Но для Ждана и всего остального — без скрытых платочком ушей! — хватило вполне. Он побелел, глаза выкатились, рот широко раскрылся для вопля… Но вопля не последовало.
Ждан молча осел на пол. Это потом он будет реветь до самого вечера, и после много-много ночей будет просыпаться с криком, мучимый кошмарными снами, и никогда больше он не обидит ни одного живого существа, и вырастет, и прослывет милейшим и тишайшим человеком в селе… Но сейчас — сейчас ужас придавил его настолько, что он почти лишился чувств. Зато остальные трое, видившие то же самое, но стоявшие дальше, нашли в себе силы дружно завопить и кинуться прочь из горницы!
— Волколюды! Оборотни! Ведьма! Ведьма! — неслось со двора, и соседи бежали, как на пожар, но вооружившись: с вилами, косами, кое-кто из охотников — с луками и колчанами.
Мальчишки ревели, золовки бесновались, визжа:
— Ведьма! Ведьменыш! Оборотень! Волчонок! — но в голосах их слышалось куда больше злобного торжества, нежели страха.
— Волчонок! Подменыш! В костер ее! В костер!
Последнее предложение было дружно подхвачено, кто-то бросился за соломой, а Сладушку, метавшуюся по двору, попыталась поймать Голуба… Как вдруг Оленя, бледная, страшная в безумии гнева, выросла над дочерью с отточенной косой в руках! Голуба, привыкшая к кротости и безответности невестки, все-таки протянула руку, пытаясь ухватить Сладушку за платьице — и завыла, прижимая к груди рассеченную руку! Еще кто-то бросился вперед — и снова свистнула коса, и брызнула кровь — толпа зашумела и отступила.