Никеша с Георгием переглянулись и решили поглядеть, благо разговорчивому залессцу требовались люди для охраны. Так и добрались до городка, раскинувшегося на невысоких холмах вдоль синей, словно испятнавшие здешнюю рожь цветы, реки. Доехали и остались, потому что над наемным полком началовал один из бывших помощников Василька Мстивоевича, да и в дружине хватало «севастийцев». Воевода Борис Олексич двенадцать лет копил анассеопольские динарии, но, схлопотав седьмую в своей жизни стрелу, сказал себе и василевсу «хватит». Было это через год после того, как обидевший авзонийского гостя Георгий угодил в Намтрию.
Никешу воевода принял с распростертыми объятьями, обросшего светлой бородой севастийца признал не сразу, а признав, не колебался. Так брат Андроника стал побывавшим в краях севастийских невоградцем Юрием и оставался таковым больше месяца. Пока новоявленному дружиннику не заступили дорогу четверо саптар. Возможно, они не желали ничего дурного, даже наверняка — в Залесске кочевники никого не резали и в плен не тащили, удовлетворяясь княжьим корытом, но севастиец с утра был не в духе, потому и отправился проминать коня. Уступить в таком настроении Георгий Афтан мог разве что покойному Стефану, и уж никак не дурно пахнущим степнякам.
Кто-то должен был свернуть. Саптары полагали, что роск, севастиец — что варвары. Когда до нахально разглядывавших его ордынцев оставалось несколько шагов, Георгий пустил рыжего с места в широкий галоп, направив меж двоих степняков. Не ожидавшие подобного, саптары опомнились, только когда могучий жеребец, отшвырнув невысоких чужих лошадок, понесся дальше. Саптары, правду сказать, пришли в себя быстро. Свистнул аркан, но набравшийся в Намтрии варварской премудрости Георгий успел завалиться на конскую спину, одновременно махнув саблей. Перерубленная веревка упала под ноги коня, Георгий изловчился ее подхватить и на глазах десятка разинувших рты залессцев влетел на княжье подворье. Ордынцы отстали, но вечером пришлось идти к князю.
Севастиец не сомневался, что первая встреча станет и последней. Разум подсказывал, не дожидаясь чести, убраться подальше, но оседлавший Георгия еще в Анассеополе черт продолжал толкать под руку. Севастиец, остановив поднявшегося было Никешу, неторопливо пошел за невзрачным роском, то ли доверенным писцом Гаврила Богумиловича, то ли еще более доверенным толмачом.
Князь, в бархатной в полный рост свите и сапогах желтого сафьяна с чуть загнутыми носами, стоял посреди яблоневого сада. Был он не молод, но и не стар, не толст и не худ, смотрел внимательно, но не гневно. Так в Анассеополе смотрят на тех, кого хотят купить и не хотят испугать. Следовало поклониться, но черт свое дело знал: Георгий остановился, не дойдя до Гаврилы Богумиловича пары шагов, и широко улыбнулся.
— Это ты обидел поутру четверых моих гостей? — Князь проводил глазами пролетевшую птицу, и в памяти возник другой сад и другой разговор. — Они очень недовольны.
Георгий улыбнулся еще шире и не ответил, откровенно разглядывая залесского хозяина. Отчего-то это было очень важно — понять, каков он. Даже важней, чем вызвать на бой «гробоискателя» или выпустить кишки протоорту.
— Ты нем? — Голос князя был спокоен и мягок. — Или горд?
— Я не знаю, вправду ли твои гости обижены на меня? Я поставил нескольких дикарей на причитающееся им место, но они слишком дурно пахли, чтобы быть гостями князя.
— Странные речи для невоградца, — все так же спокойно произнес хозяин Залесска, — но обычные для жителя второго Авзона. Борис Олексич признал, что взял в дружину севастийца по имени Георгий. С чем ты пришел в Залесск, Георгий?
— С конем и оружием. — Глаза у Гаврилы Богумиловича были умными, любопытными и слегка усталыми. Так смотрят еще не василевсы, но уже не динаты. Правда, у Фоки Итмона во взгляде было больше патоки, но откуда брату василевса знать, как Фока глядел на простых смертных? На нужных ему смертных.
— Ты умен, — терпение князя казалось неистощимым. — Что ж, тогда скажи, почему ты оставил Анассеополь?
— Я воевал за того, кто проиграл.
— Ты мог перейти к тому, кто победил. Хорошие воины нужны любому государю.
— Но не всякий государь нужен хорошему воину. — Кажется, так ответил деду протоорт Димитрий. Потом василевс и начальник стражи стали больше чем братьями.
— Что же оттолкнуло тебя от нового василевса? Он жаден? Неумен? Труслив?
Василий Итмон и впрямь неумен и не храбр. Жаден? Возможно, что и не слишком, но на прямой вопрос в Анассеополе прямо не отвечают.
— Менять господина можно, когда судьба еще не решила, кого она вознесет, а кого уронит. — Как внимательно смотрит этот князь! — Только тогда тебя поймут и те, кого ты оставил, и те, к кому ты пришел. Я опоздал сменить сторону и ушел с теми, кто меня знал. Меня всегда тянуло посмотреть мир. Я больше не причиню обид твоим саптарским гостям, я отправлюсь к лехам. Они достаточно далеки и от Анассеополя, и от Авзона, и я смогу с ними объясниться.
— Я еще не на вершине, — князь заговорил по-элимски. Очень медленно, но очень правильно, — но я на нее взойду. Город, Где Умер Бог, третий век принадлежит мендакам. Первый Авзон упал, второй клонится к закату. Залесск станет третьим, а четвертого не будет. Оставайся со мной, севастиец, ты увидишь, как рождается величие. Я вижу, ты удивлен?
— Тем, что слышу элимскую речь, да. Княже, Авзон, прежде чем стать первым, назывался Леонидией Авзонийской, а Анассеополь — Леонидией Фермийской. Оба потеряли изначальное имя, но оно у них было.
— То, что забыто, заслуживает забвенья, — все еще по-элимски продолжил хозяин Залесска. — Величие может носить любое имя. Ты родился Георгием, стал Юрием, а кем умрешь? Лехом по имени Ежи или боярином Залесска Великого? Ты напал на четверых опытных воинов. Ты рисковал.
— Нет, княже. Саптары не ожидали нападения, их кони слабей моего, и потом — я четыре года воевал с птениохами. Они носят бороды, их глаза не похожи на щели, но по повадкам они те же саптары, только крупнее и чище.
— Завтра покажешь, какой ты боец. Не сомневаюсь, что хороший, иначе Олексич тебя бы не принял, но я хочу знать, кому из моих старших дружинников ты равен.
— Ты увидишь. — Авзон клонится к закату? Феофан об этом говорил, но Георгий в Анассеополе о подобном не задумывался. — Я предпочел бы конный бой.
Бой был конный. Будь Георгию сорок, он бы в тот день вошел в старшую дружину. Или не вошел, потому что оставлять «севастийского воеводу» не тянуло, а вот Гаврила Богумилович вызывал любопытство. Непонятное и недоброе, словно через говорящего по-элимски роскского князя можно было что-то понять, предугадать, исправить…
Георгий остался. Лето и осень утонули в воинской обыденности, а в начале зимы в город явились саптары. Усталые, замерзшие, злые, едва не падавшие с заморенных коней, и без оружия. Гаврила Богумилович ошибался. Не только севастиец мог погнать коня на четверых ордынцев!
— Что бы ни присудили набольшие, — нарушил повисшую в горнице тишину воевода, — а собраться не помешает.
Согласно загудели дружинники — они хотели драться с саптарами, давно хотели. Роски устали откупаться и кланяться, а Гаврила Богумилович этого не заметил. Залесский князь не угадал даже с Тверенью, что он может знать о Севастии? Ничего! Залесску третьим Авзоном не быть. Третьим Авзоном не быть никому!
Георгий улыбнулся и подмигнул Никеше, словно дело было в Намтрии, а не в заметенном снегом городишке, которому не стать первым даже в Роскии. Побратим понял севастийца по-своему.
— Уж не знаю, как кто, а мы с Юрышем готовы, — уверенно и радостно объявил он. — Как саптары драные из Тверени заявились, так и готовы. Мало ли…