Разворот, и вновь кони несут поединщиков навстречу бою. Роса не высохла, в утреннем воздухе еще нет пыли. Растущий бело-красный силуэт четок, как миниатюра в книгах Феофана. Обмотавшийся вокруг копья вымпел, черные прорези шлема, блеск железа… Долой хитрости — они ни к чему! Звон… Как он похож на зов набата! Плечи, руки и щиты выдерживают удар, а вот копья — нет.
Всадники гасят конский разбег, торопясь развернуться к противнику лицом. Мечи еще ждут, но для метательного оружия — самое время. Сулица у рыцаря, топорик у севастийца… Свист рассеченного воздуха, согласный взмах щитов. Де Сен-Варэй точным движением отбивает топорик, а его сулица отскакивает от ловко подставленного умбона. Равны! И здесь равны. На новый обмен бросками времени уже нет — слишком близко съехались. Вот и дошло до мечей. Скорее, чем думалось…
Георгий рванулся вперед. Рыцарь удержал удар, не повторив старой ошибки, но севастиец на это и не рассчитывал, главное, они сблизились, сошлись лицом к лицу. Расстояние позволяло говорить, Георгий усмехнулся черной смотровой щели и отчетливо произнес на авзонике:
— Вы изрядно отточили свое мастерство среди варваров, де Сен-Варэй, но я в недоумении. Искатель Гроба Господня на стороне язычников… Не лучшая шутка!
— Ты знаешь авзонику, роск? — К чести рыцаря, удивление не ослабило его бдительности. — Ты знаешь мое имя? Кто ты?
Звон меча о шит, занесенный чужой клинок. Удар на удар, любезность на любезность… Приглашение к разговору.
— Я знаю авзонику, рыцарь, — перешел на элимский Георгий, — а ты знаешь меня. Прошлый раз нам не дали закончить.
— Прошлый раз?
— Вспомни Анассеополь, рыцарь. Анассеополь и брата Андроника…
— Ты… Ты Георгий Афтан?!
— Я — василевс, рыцарь!
Дальше говорить не о чем. Дальше только бой. Равный. Страшный. Звон, топот, хрипы, тяжелая, неизбывная ярость. Трещат под ударами щиты, визжат и фыркают озлобившиеся кони, как в водовороте вертятся всадники, уходя от ударов, завлекая, дразня противника. Чтоб зарвался, ошибся, приоткрылся, подставился. Напрасно. Камень нарвался на камень, змея на змею, лев — на льва. От щитов начинают отлетать щепки, все отчаянней, все злее поет серая адамантова сталь. Двое равных уклоняются от ударов, отводят смерть щитами, принимают на меч. Как, в какой миг Георгий понял, что склоняет бой в свою пользу? Сен-Варэй ни в чем не уступал: ни в силе, ни в скорости, ни в мастерстве. Он не допустил ни единой ошибки ни с мечом, ни с конем, и все равно рыцарь проигрывал и знал это. Проигрывал и конь — безнадежно, отчаянно уступая серому.
Понукаемый всадником гигант раз за разом пытался смять противника. Бесполезно. Позволивший себя оседлать ветер чуял каждое движение наездника, с легкостью уходя от бело-красной горы, и закованный в броню жеребец начал сдавать. Сен-Варэю все сильней приходилось вертеться в седле, понукая измученного коня, а Георгий почти забыл, что он верхом. Шесть лет назад севастиец бы пожалел соперника, дал шанс сохранить лицо. Шесть лет назад — не теперь!
«Гробоискатель» с трудом отбил два быстрых удара и едва уклонился от третьего, заставив жеребца прянуть вбок. На мгновение оба противника застыли, и рыцарь с глухо прозвучавшим из-под шлема боевым кличем ринулся в атаку. Слишком откровенный и слишком ранний замах удивил бы Георгия, не знай он о прогремевшем на полмира «подлом турнире». Меч авзонянина пошел вниз, целя не в человека — в коня. Севастиец сжал бока серого коленями, заставляя отступить. Конь ослушался. Впервые с начала боя. Тяжелый клинок опустился меж прижатых ушей.
— Гадина! — Крик всадника утонул в конском ржании. Не жалобном — издевательски-торжествующем. Рука с мечом провалилась куда-то вниз, пролетев сквозь серебристую голову, будто та была мороком. Растерявшийся «гробоискатель» качнулся в седле, а невредимый серый, презрительно фыркнув, шагнул в сторону, подставляя врага под верный удар. И Георгий ударил. Привстав в стременах, ударил по не успевшей вновь подняться руке. Плашмя. Со всей силы. Хрустнула ли кость, севастиец не услышал, но рыцарский меч вывалился из разжавшихся пальцев. Распорядитель турнира прекратил бы бой и потребовал признать поражение, но это не турнир.
Новый удар. Краем щита по шлему. Обезрученный авзонянин валится из седла. У него что-то с головой, иначе он не пытался бы подняться прямо под руку противнику. Смерть врага на ристалище — случайность, плен — победа, значит, возьмем живым. Рука Георгия метнулась к висевшей у седла булаве, но серый оказался быстрее. Извернувшись, словно змей, конь сбил встающего грудью. Лучший боец ордена отлетел на пару саженей, грохнулся на спину и замер перевернутой черепахой. В стороне, разинув рот, застыл орденский герольд.
— Поединок окончен! — возвестил на авзонике Георгий. — Василевс Георгий Афтан, гость и друг короля росков Арсения, согласен говорить о выкупе после битвы.
Торжествующе кричали видевшие все роски. Безмолвной глыбой возвышался ожидающий своего поединка Ямназай. Молчала поперхнувшаяся унижением рыцарская труба: герольд не спешил на помощь де Сен-Варэю и был по-своему прав. Человек Ордена принадлежит Ордену. И его победы принадлежат Ордену, а вот поражения… В них виноват проигравший. Орден не ошибается и не проигрывает. Он отрекается от ошибшихся и забывает о проигравших, Сен-Варэя тоже забудут. Не признаваться же в том, что небеса улыбнулись брату мертвого василевса, а воину Господа не помогла даже подлость.
На глазах обеих армий Георгий протащил оглушенного «гробоискателя» за своим конем и швырнул у древнего знамени. К ногам Предславова жеребца. К сапогам подбежавшего Никеши. Жаль, из Авзона не видно, что сталось с «лучшим из лучших»…
Пригнулись седые травы, развернулись, птичьими крыльями захлопали стяги, поймавшим солнце булатом блеснул взор Яроокого.
— Хорошо бился, княжич, — одобрил Предслав, глядя на валяющуюся в траве железную куклу. — Показал поганым, что мы не одни. Только как тебя теперь называть? Георгием Никифоровичем или Юрышем?
Рука сжимается на древке, принимая знамя у роска. «Как тебя называть?» Такой простой вопрос… Если понять, кто ты уже есть, кем становишься, кем хочешь стать.
Раньше… Раньше Георгий Афтан мало думал — для этого был Андроник. Сейчас тоже можно не думать. Он там, где ему надлежит быть, и с теми, кто стал дорог. Роски трижды приняли Юрыша к себе — в Намтрии, в Залесске и здесь, на Волчьем поле. Если Тверень устоит, у Юрыша будет дом, братья, дело, длиной в жизнь. Хорошее дело — понятное, чистое, только он не Юрыш, он Георгий Афтан.
— Если я сегодня умру, — негромко сказал севастиец, — то за вас, но тем, кем родился.
— Значит, Георгий, — словно запоминая, откликнулся Предслав. — Ну, брате, прости, если что не так.
— И ты, брате, прости! — вот так и дают главные клятвы. Для себя и про себя, но глядя в глаза тому, кто не лжет. — Хайре!
Отец поравнялся с матерью, и Леонид, закусив губу, сделал первый шаг. Сколько раз он провожал царя и его воинов, сколько раз шагал в алом строю, но никогда еще не водил в бой других.
Рыжая собачонка кинулась под ноги, ошалело заметалась, шмыгнула назад. Старик Филон миновал кривую оливу, давшую приют доброй дюжине мальчишек, кто-то вскрикнул или застонал. Тень старого дерева перечеркнула белую стрелу дороги. Она лежала на пути, деля жизнь на две неравные половины. Позади — девятнадцать лет, впереди — три дня и неизвестность…
Если удастся уцелеть, он вернется в Анассеополь и свернет шею Итмонам. В память брата, но именем Леонида. И еще в память тех, кто, повторив сегодня подвиг гисийцев, сомкнутым строем перейдет Темную реку и исчезнет в звездной вечности. Их там пятьсот без двоих… Значит, им с Никешей жить и драться за ушедших, а Итмоны подождут.
— Да, василевс, Итмоны подождут. И я подожду…