– Похоже на то… – Коготь тоже погрустнел. – А если там дети будут?..
– Они там всегда есть, – еще сильнее закручинился Медвежонок. – В каждой труппе. Они ж семейные.
Оба угрюмо уставились в землю.
– Неохота? – спросил Коготь.
Медвежонок кивнул.
– И мне неохота. А что делать?
– А это… – Вилли осмотрел пальцы на своих ногах, потом когти на нижних конечностях Медвежонка. – Если поговорить?
– О чем? – махнул рукой младший.
– Ну типа, чтобы они нас с собой взяли!
Братья дружно вскинули головы, уставившись на Вилли ошеломленным взглядом, переглянулись и расплылись в радостной улыбке.
– Кукушонок! Ты гений! – взревел дружный хор.
– Наняться! – Коготь вскочил и снова крутнул колесо. На этот раз только до большой сосны и обратно. – Нанимаемся за жратву для всех и дорогу до Полении! И всё! Болтать некому, все с собой! Я в село! На рынке потолкаюсь, про гистрионов поспрашиваю.
– А почему Вы сами недодумали? Вы же тоже гении? – последнее слово Вилли уже выучил.
– Потому что у нас профессиональная деформация личностей, – Медвежонок скорчил умную морду. В облике смотрелось… своеобразно.
– Что у вас? – эти слова мальчик не знал.
– Сначала убиваем, потом думаем, – сообщил Коготь.
– Так Вы ж никогда не убиваете?! – обиженно протянул Вилли. – Сам говорил.
Старший кивнул:
– Так то детей! ______________ * Гистрионы – бродячие артисты (вент)
Глава 35
Внешность Фрица Рота не была сколь-нибудь выдающейся. Средний рост, среднее телосложение, ничем не примечательное лицо. Но какая-то неуловимая деталь вызывала у Ванессы устойчивое чувство гадливости. Может, торжествующая улыбка, временами стирающая льстивую угодливость на лице псаря, может, еще что-то… А вот его сын… Откуда у десятилетнего написанное на физиономии осознание собственного превосходства над всеми? Нет, бывает, конечно. У наследного герцога, например. Или у принца. Если они дурно воспитаны! Но у челядинца?! Ведь от серва по сути ничем не отличается! И толстый! Толстый крепостной! С каких харчей? Или болен?! Ладно, не будем судить по внешности.
– Фриц Рот? – спросила воительница.
– Истинно так, святая мать, – склонился в поклоне псарь. – Всегда к услугам святой матери!
– Что ты делал этой ночью?
– Спал, святая мать! – новый поклон. – В своей комнатушке при псарне!
– Почему тогда ты говорил другим слугам, что знаешь, кто ночью выпустил арестантов?
– Так знаю, святая мать, – псарь начал кланяться через слово. – Как есть знаю. Конюхи, они ведь одна шайка-лейка! А Рудольф-Зверь у них за старшего был! Значится, и они Звери. Все поголовно. Я так думаю, это конюхи святого отца убили! Они все в заговоре! Ими Фрида командует! Она всегда приказы отдает! Вот как на духу!
– Какие именно приказы отдает Фрида? – уточнила комтура, жестом останавливая уже открывшего рот фон Коха. – Я не имею в виду ни требование подготовить лошадь для его милости, ни те, которые ты не слышал лично. И прекрати кланяться, стой ровно!
– Так она же не будет при мне такие приказы отдавать, святая мать! – Фриц застыл по стойке смирно. – А она пользуется, что его милость к ней благоволит…
– То есть, сам не слышал?
– Нет, но…
– Что «но»?
– Она приказы через внучку передает! Вы не смотрите, что Сабинка маленькая, она такая стерва… Мой сын видел…
– У твоего сына я спрошу напрямую, – Ванесса почувствовала, что еще немного, и выдержка ей изменит. – То есть, своими глазами ты не видел ничего предосудительного?
– Чего? – не понял псарь.
– Дурного?
– Не видел, святая мать. Но ведь понятно…
– Хорошо, помолчи! – комтура повернулась к мальчику. Тот, засунув палец в нос, с интересом разглядывал картину на стене. – Хайнц!
– А? – обернулся толстяк.
– Хайнц?! – подняла бровь воительница.
Видимо, сообразив, что делает что-то не то, а может, нарвавшись на бешеный взгляд отца, младший Рот вытащил палец из носа и попытался изобразить поклон:
– Слушаю, святая мать!
– Уже лучше. Итак, Хайнц, что ты видел, где и когда.
– Я много чего видел! – гордо заявил мальчишка. – Они все пакостят, а я слежу! И всё папе сообщаю, чтобы он до его милости доводил! Только его милость папу не слушается! А зря!
Побагровевший Герхард фон Кох свирепо впился взглядом в побелевшее лицо псаря.
– Хайнц, – мило улыбнулась комтура. – Либо ты сейчас расскажешь, что ты видел этой ночью, либо тебя выпорют. И не конюхи, а святые сестры!