– Кто такие? – грозно нахмурился Густав. То есть это он считал, что выглядит грозно. – Куда? Зачем?
– С Арнау мы, – паренек старался держаться солидно. Получалось не очень. – В Допхельм едем. Мамку к лекарю везем.
Кнехт пренебрежительно прошелся вдоль телеги, брезгливо глянул на струйку слюны, текущую изо рта больной, ткнул сулицей в мешок с репой, с трудом вытянул оружие обратно…
– Пасть открой, – бросил девчонке. Хотел высокомерно-пренебрежительно, но голос сорвался, дал петуха.
Та испуганно распахнула рот. Густав внимательно изучил зубы, даже палец протянул, намереваясь потрогать, но малая шарахнулась от него так, что челюсти лязгнули. Из глаз поползли слезы.
– Не суй руки, – посоветовал Симон. – Откусит с перепуга. Нормально там всё.
– У нее клыки есть! – взвизгнул Густав.
– У тебя тоже. Нормально, говорю, уж я-то насмотрелся в свое время.
Густав насупился, но через мгновение снова преисполнился энтузиазма и обратился к пареньку:
– Подорожная есть?
– А как же… Конечно… – засуетился тот, вытаскивая откуда-то из штанов изрядно помятый клочок пергамента. – Их милость самолично писали!
Зрелище Густава, пытающегося читать документы, было одним из немногих вещей, скрашивающих Симону нудную службу. Считавший себя грамотеем щенок старательно морщил лоб, пытаясь складывать буквы в слоги, а те в слова. Получалось плохо, даже если пергамент случайно оказывался не боком и не вверх ногами. Вот и сейчас кнехт минуты три таращился на листок, прежде чем заметил в углу оттиск дворянской печатки.
– Отпускай, – опустил арбалет Симон. – Чистые они.
Густав вернул пареньку бумагу и недовольно махнул рукой.
– А где денег на лекаря возьмешь? – спросил вдруг Симон уже потянувшегося к коню мальчишку.
– Так это, – совершенно серьезно сообщил тот. – Репу продам! На рынке!
Симон сдерживал хохот почти минуту: почему-то не хотелось обижать белобрысого. Но на большее капрала не хватило.
– Ты чего? – удивился Густав, глядя на покатывающегося от смеха товарища.
– Ой, не могу! – с трудом выдавил Шпилер. – Репу он продаст! – кнехт отцепил от пояса флягу, отхлебнул пару глотков и вновь зашелся в хохоте. – На рынке! Чтобы на лекаря… Ой, не могу…
Глава 50
Кавалькада вынеслась на холм и остановилась. Возглавлявший отряд могучий воин внимательно оглядел окрестности.
– Вроде чисто всё, Ваша светлость, – произнес он, закончив осмотр. – А только взяли бы Вы с собой хотя бы пару латников. Неспокойно в округе. У Кохфельда святые братья войска собирают, всякого сброда немерено шатается. И о Зверях вновь заговорили.
– Вот пусть святые братья Зверями и занимаются, – отозвался молодой парень, придерживая нетерпеливо танцующего жеребца. – А Звери – святыми братьями. А со сбродом я как-нибудь разберусь. Не хватало еще, чтобы граф фон Меккерн боялся всякого сброда! Нет, Карл! На место гибели отца я, как всегда, пойду один. Это слишком личное!
Карл горько вздохнул, но спорить больше не стал:
– Вы, Ваша светлость, поосторожнее там. По сторонам посматривайте. А если что – в рог дудите… Может, хоть доспех нормальный оденете? Кольчужка эта – одно название!
– Карл! Я же уже не мальчик! – рассмеялся граф. – Да вы отсюда увидите всё раньше, чем предполагаемый убийца подкрадется на перестрел! Я даже не приказываю отдыхать, а не рассматривать окрестности всеми имеющимися силами. Все равно не послушаете. Но близко ко мне не подходите. В общем, как всегда.
Граф поднял коня на дыбы и рванулся вперед, вниз по склону к большой черной проплешине в зарослях низкорослого кустарника.
Когда-то здесь стояло жильё. Среднего размера жилой дом, пара сараев, колодец и забор вокруг. Обычное хозяйство серва или вольноотпущенника среднего достатка. Теперь осталось лишь пожарище. От дома уцелела покосившаяся печка да отдельные куски стен, спасла глиняная обмазка, хоть немного, да спасла. От колодца – обвалившаяся дыра в земле. Да от забора пара десятков покосившихся обугленных бревен, поодиночке торчащих вокруг проплешины. И лежащие ворота, практически не тронутые огнем.
Всадник остановился перед линией бывшего забора, спрыгнул с коня, накинул поводья на одно из бревен и неторопливо вошел во двор. На то место, где был двор.
– Я пришел, отец. Пришел почтить твою память, – негромко произнес граф и поморщился.
Прозвучало неискренне. Слишком торжественно. Слишком пафосно.
Пустой двор не ответил. Он никогда не отвечал Максимилиану фон Меккерну. Все три года, прошедшие после гибели отца. Наверное, не хотел раскрывать свою тайну. Если это было тайной. Смерть старого графа видели многие, но не было уверенности, что свидетели раскрыли тринадцатилетнему наследнику все подробности. Хотя что там скрывать? Нет, это просто душит обида. Дурная детская обида на покойного за безвременно закончившееся детство. Пора уже избавляться от этих привычек.