Льюс взял кубок и выпил — залпом, чуть не подавившись дорогим вином, которое вообще-то полагалось пить совсем не так. Но отец одобрительно кивнул. Должно быть, он решил, что Льюберт согласился с его аргументами.
— Я буду присутствовать на завтрашнем допросе Меченого. И позову туда Хоббардов, Фессельдов и Декарров. Если не захочешь присоединиться, я пойму. Придумаем тебе какое-нибудь поручение, из-за которого ты не можешь ехать в Кир-Рован.
Еще один легкий путь. Не ездить. Не смотреть. Просто не знать, что происходит.
— Я поеду с вами.
Отец удовлетворенно улыбнулся. Альды, да когда же они перестали понимать друг друга?..
— Хорошо.
Вернувшись к себе, Льюберт не меньше часа проворочался без сна, думая о завтрашнем допросе Рикса. Но потом его посетила утешительная мысль. Конечно, отец ненавидит императора и всю династию, но он все же разумный человек и не позволит этой ненависти совершенно ослепить себя. За ночь лорд Сервелльд поостынет и поймет, что Меченый полезнее в качестве живого пленника, чем в виде трупа. И особенно теперь, когда войска мессера Ирема уже находятся под Шельдой.
Льюберт пообещал себе, что утром выберет момент, чтобы поговорить с отцом, и снова заведет речь о «дан-Энриксе». Конечно, отменить допрос в Кир-Роване нельзя — о нем уже объявлено, как и о том, что лорд Дарнторн собирается отправиться туда в сопровождении своих вассалов. Но никто не мешает Дарнторну объявить о помиловании Меченого уже в Кир-Роване. Почему нет? В конце концов, великодушие к побежденному врагу с давних пор считается хорошим тоном.
Пока слуга помогал ему одеться, Льюберт мысленно повторял те аргументы, которые он собирался привести отцу. Больше всего Льюс беспокоился о том, как бы «дан-Энрикс» не испортил дело. С него станется с первых же слов восстановить против себя и лорда Сервелльда, и всех его сопровождающих. Что-то, а доводить людей до белого каления Крикс умел очень хорошо. Не то чтобы у энонийца вообще отсутствовало чувство самосохранения, но, если Крикс решит, что ему все равно конец, он вряд ли станет себя сдерживать. А лорд Дарнторн долготерпением не отличается.
Если бы только можно было побеседовать с «дан-Энриксом» заранее и дать ему понять, как следует себя вести! Но о таком не приходилось и мечтать.
Поднявшись в комнаты к отцу (официально — чтобы сообщить ему о своей готовности идти в Кир-Рован, а на деле — для того, чтобы продолжить их вчерашний разговор) Льюс обнаружил, что лорд Сервелльд встал еще раньше его самого, и уже был полностью одет, как будто ему не терпелось посмотреть на Меченого. Хуже всего было то, что в комнате Дарнторна торчал Фрейн Фессельд, одетый в изумрудный бархат и благоухающий, как целая парфюмерная лавка. Льюберт чуть не заскрипел зубами, когда Фрейн пожелал ему доброго утра. Заступаться за «дан-Энрикса» в присутствии Фессельда было невозможно. Если Льюберт станет спорить с отцом на глазах у их вассала, то лорд Сервелльд только разозлится. Совершенно очевидно, что тогда южанину придется еще хуже.
Те надежды, с которыми Льюберт шел к отцу, начали таять, как роса на солнце. Было непохоже, что лорд Сервелльд изменил свое решение по поводу «дан-Энрикса».
Пока они спускались во внутренний двор, отец, сумрачно улыбаясь, обсуждал с Томсом Довардом искусство Музыканта, выполнявшего в Кир-Роване роль палача. Этого Музыканта Льюберт видел не так часто, но испытывал к нему глубокое отвращение. Все в этом человеке казалось Льюберту отталкивающим — и черный дублет с засаленными рукавами, и бесцветное лицо, и ерническое прозвище. За Музыкантом постоянно следовал его помощник, которого звали Понсом — здоровенная дубина с толстогубым ртом, слишком румяными щеками и лицом законченного олуха. Льюберт подумал, что всего через каких-то полчаса Риксу придется иметь дело с этой парочкой, и ему стало жутко. Надо было не торчать у себя наверху, а действовать, — подумал Льюс со злостью, но сейчас же понял всю нелепость этой мысли. Что он мог? Устроить для «дан-Энрикса» побег из крепости? Льюс не питал никаких иллюзий относительно своих возможностей. Даже если бы он сумел выпустить пленника из его камеры, то их остановили бы в первом же коридоре. А не в первом, так во втором.
Хотя Льюберт прожил в Кир-Кайдэ почти целый год, он еще никогда не посещал Кир-Рован. Эта башня примыкала к крепости вплотную, но при этом обитателеи Кир-Кайдэ всячески старались ее не замечать. Кир-Рован даже получил отдельное название, как будто жители Кир-Кайдэ старались подчеркнуть, что эта башня не является частью замка. На внутреннем дворе Кир-Рована стояла виселица и казнили заключенных, но дурная репутация башни была связана не с этим, а с пыточными камерами, находившимися на нижних этажах, и с «опытами» ворлока, которого лорд Сервелльд взял к себе на службу. Идя по двору, Льюберт порадовался, что проклятый маг в отъезде, и мысленно пожелал ему отсутствовать как можно дольше. Если Меченого отдадут ему, песенка Рикса будет спета. Магу отдавали только пленников, приговоренных к смерти. Некоторых потом потихоньку хоронили в общих ямах, другие бесследно исчезали, но лорд Сервелльд делал вид, что ничего особенного в Кир-Роване не происходит. Будь Льюс на его месте, он бы ни за что не захотел переступить порог Кир-Рована, который по его вине стал притчей во языцех. Но лорд Сервелльд ничего подобного не чувствовал — или, во всяком случае, очень умело скрывал собственные чувства.
Сверля глазами спину отца и силясь угадать, о чем он сейчас думает, Льюберт вошел в большое, сумрачное помещение с маленькими окошками-бойницами под потолком и несколькими горящими жаровнями. Судя по виду, пыточной камерой зал стал только при Дарнторне, а раньше эту комнату использовали как оружейную или как склад. Для лорда Сервелльда принесли кресло, остальные встали за его спиной. Зал располагался в полуподвальном этаже и был холодным, как могила, так что Льюберт с тоской вспомнил об оставшемся наверху теплом плаще. А потом рассердился на себя за то, что может думать о подобной ерунде в такой момент.
— Где Меченый? — спросил отец.
Все-таки «Меченый». Не «Рикс». Льюберт отметил, что отец не хочет лишний раз подчеркивать происхождение своего пленника. Боится, как бы кто-то из его союзников не захотел использовать «дан-Энрикса» в своей игре?..
— За дверью, монсеньор. Ввести?
— Конечно, — нетерпеливо сказал лорд Дарнторн.
Льюберт уставился на пленника во все глаза. Все лицо Меченого покрывали кровоподтеки и синяки, в волосах застрял какой-то сор, а рубашка выглядела непотребно грязной даже с того расстояния, на котором стоял Льюберт. Несмотря на это, спину Рикс держал так прямо, словно проглотил копье, а на мессера Дарнторна и его свиту посмотрел с давно знакомым Льюберту высокомерием. Примерно так же он расхаживал и по Лакону — еще в те времена, когда Дарнторн считал его безродным выскочкой.
На орудия пыток, разложенные с таким расчетом, чтобы произвести на пленника наибольшее впечатление, Крикс даже не взглянул, как будто их здесь вовсе не было, зато Дарнторна он нашел глазами почти сразу. На лбу Льюса выступил холодный пот. Он только сейчас осознал, в какое положение себя поставил. Крикс наверняка решит, что он поддерживает своего отца и пришел взглянуть на пытку совершенно добровольно. Льюберт отвел глаза, почувствовав, что это выше его сил — смотреть на энонийца и пытаться угадать, какое чувство выражает его взгляд — негодование, презрение или такое же непонимание, с которым он смотрел на Льюберта в Каларии?
«Ты же не трус, Дарнторн»…
Отец откинулся на спинку кресла — вероятно, так ему было удобнее смотреть на пленника. Льюс ожидал, что он заговорит о войске Родерика из Лаэра, но первый вопрос отца был совершенно о другом.
— Как давно Белые сестры стали помогать имперцам?
Пленник встрепенулся.
— В Доме милосердия не знали, кто я.
— Лжешь, — отрезал Дарнторн. — На твоем месте я бы не испытывал мое терпение. Кого еще из ваших они укрывали у себя?..