В первый момент Крикс удивился, откуда мессеру Ирему известно про Олварга, но потом он понял, что особой тайны в этом не было. Вокруг давно уже болтали о «кромешниках», а подозрительного ворлока на службе Дарнторна мог описать любой из слуг в Кир-Кайдэ. Коадъютору осталось только сложить два и два, что он и сделал.
— Но зачем Олваргу нужно было убивать Дарнторна?
Калариец с легким раздражением пожал плечами.
— Откуда мне знать?.. Может быть, это была месть — ведь, с точки зрения Олварга, Дарнторн его подвел. А может, Олварг успел поделиться с Дарнторном какими-то своими планами и не хотел, чтобы лорд Сервелльд ненароком выдал эти планы орденскому ворлоку… Как бы там ни было, Дарнторн убит, и это избавляет нас от целой кучи хлопот. Хотя, по чести говоря, я предпочел бы видеть лорда Сервелльда живым.
— Я тоже, — сказал Крикс.
Ирем прищурился.
— Боюсь спросить, зачем. С тебя бы сталось его вызвать.
Энониец промолчал, и коадъютор неприятно усмехнулся.
— Таких, как он, не вызывают, Рикс. Их вешают. Кстати сказать, местного палача и его помощника Бонаветури приказал повесить завтра утром.
— Только их? — прищурился дан-Энрикс. — Вам это не кажется нелепым?.. Надо было или начинать с Фин-Флаэна и Довардов, или вообще не браться за такое дело.
Ирем выразительно приподнял брови.
— То есть ты бы предпочел, чтобы мы этого Понса, или как там его звали, не казнили, а отправили мостить дороги?
— Если рядом с Понсом не повесят Хоббарда, то — да! К фэйрам такую «справедливость».
— Смотря что мы считаем справедливостью. Думаю, те, кого замучили в Кир-Роване, не захотели бы, чтобы мы отпустили этих двух ублюдков.
— А вам не кажется, что мне это лучше знать?.. — безжалостно осведомился Меченый.
Сэр Ирем вздрогнул так, как будто Рикс его ударил. И провел ладонью по лицу.
— Да, — глухо сказал он. — Да, разумеется.
«Дан-Энрикс» чуть не задохнулся от стыда.
— Простите, монсеньор… честное слово, я хотел сказать совсем не то.
Ирем вздохнул.
— Забудь. А что касается этих двоих… Я посмотрю, что можно будет сделать.
Крикс закусил губу, не зная — то ли извиняться дальше, то ли сделать вид, что ничего особенного не произошло. Повисшая в воздухе неловкость казалась такой материальной, что ее почти можно было потрогать. Крикс решил, что пора сменить тему.
— Льюберт сказал мне, что гверрцами командует Лейда Гефэйр. Это правда? — спросил он.
Складка на лбу мессера Ирема разгладилась.
— Представь себе. Я думаю, вы с ней скоро увидитесь. Она наверняка примет участие в переговорах, как представитель Гверра.
— Как вы думаете… я смогу ее вернуть? — вопрос сорвался с губ «дан-Энрикса» быстрее, чем южанин успел прикусить себе язык.
Ирем задумчиво взглянул на бывшего оруженосца.
— Ну, для начала я спросил бы самого себя, что ее не устраивало в прошлом, когда вы расстались. А потом — что изменилось к настоящему моменту. Можешь ли ты быть уверен, что теперь ты сможешь быть таким, каким она желала тебя видеть?
Меченый уже был сам не рад, что задал свой вопрос.
— Нет, не могу, — признался он.
— Тогда чего ты, собственно, от нее хочешь?.. Чтобы она приняла тебя назад и примирилась с настоящим положением вещей?
Меченый промолчал. То, чего он хотел, никак не вписывалось в рамки логики. А коадъютор рассуждал об этом так, как будто бы все было очень просто. И от этой простоты хотелось выть.
Рыцарь поднялся на ноги.
— Думаю, тебе пора отдохнуть. Я и так задержался дольше, чем рассчитывал.
— Нет… подождите, — встрепенулся Крикс, внезапно вспомнив, о чем размышлял до появления Бонаветури. — Вы не знаете, мессер — откуда взялось правило «кудель да не наследует Меча»?
Мужчина обернулся.
— Странный вопрос. Меч Альдов, как и всякий другой меч, довольно бесполезен в руках человека, не умеющего им владеть.
— Но девушки в роду дан-Энриксов всегда учились обращению с оружием. А Беатрикс — та вообще сражалась наравне с мужчинами.
— И тем не менее, когда Энрикс из Леда принял Меч, он настоял на том, чтобы наследство Альдов передавалось исключительно по мужской линии. Должно быть, он считал войну не женским делом.
«Скорее уж, Энрикс из Леда понял кое-что про этот Меч» — мысленно возразил «дан-Энрикс», а вслух сказал:
— Спасибо, монсеньор.
— Не представляю, зачем тебе это нужно, но — пожалуйста, — пожал плечами доминант.
Когда сэр Ирем вышел, Меченый вздохнул, поправив плотную повязку на лбу. Если его догадка соответствовала истине, родоначальнику Династии не позавидуешь. Это примерно то же самое, как если бы Валларикс с самого начала знал про все, что случится в Кир-Кайдэ, и при этом все равно должен был отпустить «дан-Энрикса» сюда.
Тому, кто смотрит исключительно со стороны, Тайная магия должна казаться неоправданно жестокой — или, по крайней мере, безразличной к человеческим страданиям. Поэтому первый император не хотел, чтобы она коснулась его дочерей, и по той же причине мессер Ирем так настойчиво просил у Светлого дать Криксу год отсрочки. Впрочем, коадъютор, кажется, вообще подозревал, что Князь ведет какую-то свою игру, ставкой в которой были безопасность и благополучие «дан-Энрикса»…
Южанин улыбнулся собственным воспоминаниям.
Просто невероятно, в каких неожиданных вещах могут сойтись непримиримые враги. Олварг вот тоже полагал, что Князь его использует. Олваргу просто не дано понять, что Истинная магия никогда никого принуждает, она только предлагает человеку выбор — идти за своим Предназначением, каким бы трудным и мучительным это не оказалось, или предпочесть спокойную, ничем не омрачаемую жизнь.
С тех пор, как Меченого охраняли люди коадъютора и магнуса Бонаветури, жизни Рикса больше ничего не угрожало. То есть — никаких причин навещать старого врага у Льюберта как будто не было. Дарнторн и сам не очень понимал, зачем идет наверх, но все равно упорно поднимался по крутым, отполированным сотнями ног ступеням. Охраняющие коридор гвардейцы смотрели на его лиловый траурный колет с приличествующим их положению бесстрастием, но во взглядах той части охраны, которая была приставлена к «дан-Энриксу» мессером Иремом, Дарнторну все равно почудилось злорадство.
К счастью, в крепости знали, что он написал Бонаветури знаменитое письмо, вызволившее Рикса из Кир-Рована. Благодаря этой сомнительной известности Льюберту не пришлось доказывать охранникам, что он не питает в отношении «дан-Энрикса» каких-либо дурных намерений. Гвардейцы просто расступились и позволили ему войти. Должно быть, рассудили, что скучавший в одиночестве южанин будет рад любому обществу.
Льюберт переступил порог, пытаясь придумать, как бы объяснить «дан-Энриксу» свой неожиданный визит.
Меченый лежал на застеленной кровати, подложив под спину несколько подушек и пристроив на коленях древнюю, растрепанную книгу. Льюберт узнал охотничий трактат, который он читал месяц назад — в то время он не знал, чем бы еще себя занять, пока его письмо дойдет до магнуса Бейн-Арилля. По правде говоря, Льюс предпочел бы больше никогда не видеть этот засаленный фолиант — слишком остро вспоминалось ощущение, с которым он смотрел на легкомысленные завитушки на заглавных буквах или на какую-нибудь потускневшую от времени гравюру, а сам в это время пытался представить, что делают с Меченым в Кир-Роване.
При виде Льюберта лицо энонийца осветилось, словно он был очень рад увидеть старого врага. Заранее продуманная Льюсом речь пропала зря, поскольку Меченый бросил трактат на одеяло и сказал загадочную фразу:
— Ты на редкость вовремя, Дарнторн! Я уже полчаса сидел и думал, кто в этом проклятом замке может мне помочь — и тут заходишь ты. Это определенно перст судьбы.
— А что случилось?.. — растерялся Льюберт.
— Ничего особенного — если не считать того, что со мной обращаются, как с умирающим. Сэр Ирем заходит ко мне каждый день, но ненадолго, и на все вопросы о переговорах отвечает очень скупо. А чуть что, мгновенно заявляет, что мне нужно отдохнуть, поэтому он придет в следующий раз. Не знаю, как насчет других вопросов, а по поводу меня у них с Бонаветури наметилось полное взаимопонимание. Оба уверены, что я должен лежать в постели и ни во что не вмешиваться. Мне это не нравится.