— Вот так и закрутилась между нами любовь. Само собой разумеется, вначале не обошлось и без флирта, и без притворства, и без мелких хитростей — одним словом, целый роман. Но я терпеливо прошел все его стадии и вдруг почувствовал, что влюблен до безумия. Отец ее ликовал, а я шел ко дну. Забросил свои торговые дела, совсем потерял голову, в общем, чокнулся. А что особенного было в этой девушке? Довольно привлекательная, как любая молодая самка; цветущая, пышущая здоровьем, но при этом с таким обилием всяческих женских капризов и причуд!.. Правда, эти-то капризы меня в ту пору и восхищали! Любил ли я ее по-настоящему? Сейчас могу определенно сказать — нет! Теперь я понимаю, что это была просто страсть, но тогда, дорогой мой, дошло до того, что я сделал ей предложение!.. Эта смуглая девушка с хорошо развитыми формами, правильными чертами лица, черными, дерзкими глазами, которую и красивой-то можно было назвать с оговорками, пробудила во мне, зрелом мужчине, такую страсть, что я пылал как факел…
Несколько раз мы вместе отправлялись на охоту. Я, одурманенный желанием, стрелял плохо, ничего не видел, кроме ее стана, округлых плеч. А ей доставляло удовольствие дразнить меня. Впрочем, она уже считала меня своим женихом. Несомненно, ее папенька со своими просроченными векселями приложил к этому руку — иначе и сейчас мне трудно объяснить, почему она так быстро согласилась стать моей женой. Тем не менее она по-прежнему осторожничала со мной, отталкивала со смехом, который отдавался у меня в ушах резким звоном и еще больше заставлял меня беситься. В своем упорстве я походил на невменяемого. Таскался за ней по пятам, как собака преследует бегущую по земле куропатку. — Правда, через несколько дней в какой-то степени протрезвел, начал кое-что замечать… И все равно не отказался от намерения жениться на ней, хотя мне и была не по душе жестокость ее характера. Как-то раз спросил ее, зачем она убивает птиц, если даже не удосуживается подбирать их.
— А зачем мне они? — удивилась она. — Пусть слуги подбирают. Когда я захочу, мне в любое время подадут их на стол. Здесь дичи так много, что я могу позволить себе убить 500–600 птиц и, насладившись, оставить их в покое. В охоте меня привлекает стрельба по цели. Это мое пристрастие.
— И вам совсем не жаль загубленной дичи?
— Тогда и вам должно быть ее жаль.
— Но для меня убийство дичи — не самоцель, а лишь средство ее добыть, — отвечал я. — При этом я не перестаю восхищаться птицами и после их смерти. Не случайно слово «охотник» выражает на нашем языке, да и на вашем, расположение к предмету охоты, а не простое стремление к его убийству.
— И что привлекательного вы находите в мертвых птицах с поломанными, испачканными кровью перьями? — спрашивала она.
— Это я вряд ли смогу вам объяснить, раз вы сами того не чувствуете. Но какое удовольствие испытываете вы от ничем не оправданного их уничтожения?
— Для меня стрельба что азартная игра! — с жаром ответила девушка. — Она увлекает меня так же, как запальчивого игрока покер. Хотя я уверена, что могу поразить любую цель, но вместе с тем и рискую промахнуться. Вот такое сложное чувство я испытываю на охоте, неповторимое, жгучее…
— Но неужели вы совсем не любите природу?
— А какое это имеет значение?
— Тот, кто любит природу, не может не любить и ее обитателей, прежде всего диких птиц и животных. — В таком случае ему вообще не следует охотиться на них.
— Только охотнику выпадает счастье близко видеть дичину, — возражал я, — непосредственно наблюдать за ее жизнью, находиться в прямом контакте с ней. Ведь чтобы кого-то любить, надо иметь точное представление о нем, иначе любовь не будет естественной, настоящей.
Она все же стояла на своем. Мы не понимали друг друга. Впрочем, мы с ней расходились во взглядах не только на охоту, а на жизнь вообще. Признаюсь, что уже тогда мое будущее супружество с Йоникой — так ее звали — виделось мне невозможным. Я понимал, что она невыносимый человек, который привык жить по-своему, не считаясь с общепринятыми правилами. И не сомневался, что эта женщина меня погубит. Мне предстояло ежедневное противоборство с тем типом современной дикарки, который создают сегодня большие города и повсеместный упадок нравственности. Все это требовало и времени и усилий, то есть меня ждала затяжная борьба, в которой я наверняка потерпел бы поражение, если, конечно, наш брак до этого не был бы расторгнут. Однако отказаться от помолвки было выше моих сил, я даже и не помышлял об этом. Моя страсть к ней была еще живой и сильной…
Так мы провели две недели в имении ее отца. Чем ближе мы узнавали друг друга, тем упорнее становились наши стычки. Непримиримая борьба, которую я предвидел, уже началась. Так, она беспощадно высмеивала мое, по ее выражению, «торгашеское понимание жизни». «Каждый болгарин, — говорила она, — в душе мужик, а что касается разницы между торговцем и крестьянином, то она вообще ничтожна. Любой торговец и по сознанию, и по морали — тоже мужик. Таков же он, как правило, и по происхождению». Мне оставалось лишь потешаться над нелепостью и предвзятостью ее рассуждений.
Однажды, накануне официальной помолвки, мы поехали в ближайший город, где она собиралась принять участие в тамошних состязаниях — стрельбе по живым голубям и заодно купить все необходимое для помолвки.
Не буду подробно расписывать наше путешествие на пароходике, который вез нас, скажу только, что она уже там спровоцировала меня на сцену ревности. Всю дорогу Йоника кокетничала с двумя англичанами. Сам же я не знаю ни слова по-английски, поэтому чувствовал себя очень глупо. Вечером в отеле я потребовал от нее объяснений. Так мы серьезно поругались в первый раз…
На другой день начинались состязания. Они собрали огромную толпу зевак. Участников насчитывалось пятнадцать человек, из них три женщины, йоника волновалась, нервничала с самого утра — все еще не оправилась после нашей вечерней ссоры. Она заявила, что в таком состоянии обязательно провалит состязания, и решила в них не участвовать, но позже, кто знает почему, все же поехала туда. И этот-то турнир стрелков, дорогой мой, спас меня, исцелил от мучительной страсти к этой женщине. За какие-то полтора часа я возненавидел ее и почувствовал к ней такое отвращение…
Ей выпало по жребию стрелять третьей. Вот вышел на плац первый стрелок: тощий румын. По условленному знаку дверца одной из клеток, где сидел пестрый голубь с предварительно ощипанным хвостом, распахнулась. Но птица не спешила на свободу. Она спокойно зашагала по земле, вращая миниатюрной головкой. Ее пытались поднять в воздух с помощью деревянных шариков. Только когда в ее сторону покатили третий, она неохотно расправила крылья. Но вместо того, чтобы лететь прямо перед собой, голубь взял и повернул на публику. Стрелок все же успел сразить его, и тот упал возле своей клетки. Выпустили второго — та же история. Просто птицы были очень смирные и закормленные. Казалось, они понимали, что их ждет, и поэтому летели к зрителям, как бы прося У них защиты. Когда одной из них удалось благополучно 58 увернуться от выстрелов, она стала садиться на плечи и шляпы людей, сдаваясь им на милость.
Публика начала роптать, стрелки занервничали: кто это додумался доставить таких неудачных голубей? Настала очередь Йоники. Я пробрался к ней и стал уговаривать бросить эту затею. «Это безобразно, — говорил я ей. — Человеческие нервы не в состоянии всего этого вынести. Публика вот-вот вмешается! Откажись!» Но она была глуха, как камень, и злее обычного. Видимо, таким образом решила со мной рассчитаться за скандал в гостинице. Одетая в белое спортивное платье, которое подчеркивало ее стройную, гибкую фигуру, она вступила на площадку для стрельбы. Ей пустили голубя. Тот стартовал хорошо, но она в него не попала. Выпустили второго, белого. Этот сразу не поднялся на крыло, и в него стали бросать шарики. Наконец он вспорхнул и полетел прямо к Йонике, петляя в воздухе, словно большая белоснежная бабочка. Она выстрелила, но не задела его. Птица закружилась над толпой, выискивая место для посадки. Не выбрав ничего подходящего, голубь развернулся и сел на голову самой йоники. Одобрительные возгласы раздались среди болельщиков. А Йоника ловко, как кошка, сцапала птицу и энергичным движением своей смуглой руки подбросила ее вверх. Голубь взвился, как белый платочек, и, прежде чем он расправил крылья, она выстрелила — Пораженный с такого близкого расстояния, он упал на землю, точно растерзанный белый бутон крупного цветка. В воздухе образовалось целое облако из светлых перьев…