Заметил снежный след, тянувшийся за ним от самых дверей. И они его тоже заметили. Правда, пол и без того был мокрым, однако комья снега, свалившиеся с его сапог и одежды, могли показаться присутствующим вызывающей неряшливостью, которая вряд ли могла им понравиться. Он позабыл стряхнуть снег перед входом и даже не сделал этого на пороге. С другой стороны, если бы он сейчас вернулся на порог и принялся отряхиваться, он не смог бы скрыть своё замешательство, которое бы они немедленно заметили, что отнюдь не принесло бы пользы ему и его предприятию. К тому же буфетчица, несмотря на всё, приветливо улыбнулась ему и — словно сочувствуя — со вздохом посетовала на снег.
Поэтому он остался у стойки и заказал жганья.
— Можете раздеться, давайте я вам помогу, — буфетчица подошла к нему после того, как с готовностью выполнила его заказ, и деликатно подождала, пока он, окоченевший и неуклюжий, снимет с себя пальто и шапку. С бровей, бороды и усов у него капало — и только после того, как Рафаэль вытер их ладонью, он понял, что заявился в трактир с заиндевевшим лицом и что, вероятно, именно поэтому все смотрели на него с таким удивлением. Они даже замолкли.
Аги не было видно. Буфетчица, которая работала сейчас, была намного моложе и привлекательнее, и на вид ей было лет тридцать. Приятная, соблазнительная, миниатюрная и гибкая, с коротко подстриженными чёрными волосами — одним словом, приятная неожиданность.
Правда, до сих пор он был тут всего дважды. В первые дни после приезда и один раз поздней осенью. Но не задерживался до вечера — ведь возвращаться надо по трудной пустынной дороге. Тогда работала Ага — за столом возле окна сидела компания из четырех, может быть, из пяти гуляк, которые уже после полудня хорошо набрались, пели песни и со смехом подшучивали над Агой. В тот раз ему стало досадно, что он должен возвращаться в церковный дом до наступления темноты… Ну и из-за вечернего благовеста, это само собой разумеется, ведь он только недавно был определён в этот приход и не мог решиться пренебрегать своими обязанностями. Именно из-за вечернего благовеста он и позже не захаживал в трактир, поскольку темнело прежде, чем ему удавалось отзвонить.
— А где же Ага? — спросил он скорее для того, чтобы прервать молчание после того, как буфетчица несколько раз подряд украдкой, с нескрываемым любопытством посмотрела на него — её большие, мягкие, скорее всего чёрные, а может быть, и карие глаза были полны жизни.
— Ага — моя тетя, — ответила она после того, как отнесла заказ и снова вернулась за стойку — весёлая и подвижная. — Тётя больна, — добавила она и снова убежала с подносом.
Только сейчас, в тепле, его понемногу начало пробирать жганье, выпитое на том самом проклятом грефлиновском склоне. Голова слегка кружилась. А тяжёлый пивной воздух давил на живот и лёгкие. Скорее всего, ему не следовало снова заказывать жганье, но не мог же он стоять возле стойки с пустой стопкой и пялиться на буфетчицу, которая вновь и вновь подходила к стойке и отходила от неё, и наполняла стаканы, и улыбалась, и в который раз притягивала его то походкой, то движениями рук или взглядом, то выражением лица, то вырезом блузки на красивой округлённой груди. И ему казалось, что очень быстро, по сути после первой рюмки, она заметила и поняла всё это… всё это одиночество, хмельное от жганья желание, которое сейчас он уже не мог и не хотел скрывать.
Правда, время от времени он вспоминал и о хоре… но он собирался дождаться благоприятного момента, хотя, собственно говоря, ему казалось, что с этими людьми можно говорить открыто, напрямую…
— Выпейте это, — удивила его буфетчица и поставила перед ним что-то вроде чая. — Вам понравится, — с улыбкой добавила она, когда он — скорее всего по-идиотски глупо и удивлённо — уставился на неё. Она по-дружески кивнула. И даже подмигнула, так, украдкой и ободряюще, словно хотела намекнуть, что всё будет как надо и что он спокойно может ей довериться. Ему нравилось это спокойное доверие. Хотя он не знал, как и чем он её привлёк. Да ведь с женщинами никогда ничего не поймешь. И сладкий, пахнущий ромом чай ему тоже нравился. Он был в самую меру горячим. И точно так же, как чай, его приятно согревала сладкая надежда на то, что потом, когда все разойдутся, может быть, ему удастся остаться с нею наедине.