— Я только хотел бы… — сконфуженно начал он, — я изображал святого Николая, и теперь мне нужно переодеться в другую одежду. Вместо этой…
Глупо и совсем беспомощно он вытянул перед собой измятое облачение. Почему-то он был не в силах посмотреть ей в глаза, в которых, вероятно, читалось осуждение его дурацкой проблемы, а также презрение и жалость. Напрасно он к ней пришёл. Он чувствовал себя убогим и униженным. И ему было больно оттого, что она не хотела забрать тряпки, которые он так и держал в вытянутых руках, как последний идиот.
— Входи, Рафаэль, — сказала она наконец. Голос её звучал серьёзно, предостерегающе и холодно — возможно, даже слегка обиженно; во всяком случае, в нём не было ни тени того понимания и нежного тепла, о которых он мечтал, пока шёл сюда. Она позволила ему войти и снова заперла дверь.
В трактире было темно и мрачно. Пахло кислятиной — жганьем, хмелем, людьми, которые, очевидно, только что ушли. Печь была ещё тёплой.
— Итак, ты говоришь, что шёл на праздник святого Николая, — сказала она со вздохом и уселась на стул возле одного из неприбранных столов.
— Да… только, так сказать… — попытался он выкрутиться, устало и обессиленно опускаясь на лавку у печки. — Но я хотел, думал, что…
— Но дошёл ты только до Грефлинки, — с укором отрезала она, быстро встала и потянулась через стойку к полке за бутылкой жганья и стаканом.
— Знаешь, ты такая… Я не знаю. Я много о тебе думал, — он попытался уклониться от разговора о Грефлинке.
Она молча наполнила стакан и протянула ему. И после того, как он смущённо пробормотал слова благодарности, поставила почти полную бутылку на лавку рядом с ним.
— Ты такая… Я не знаю, как нужно говорить… Ты другая, — снова задумчиво начал он, держа стакан жганья трясущейся рукой. — Тебя нельзя не любить.
Она только вздохнула, как будто всё это было ей прежде всего неприятно и как будто она устала и не может дождаться, чтобы он ушел. Конечно, она могла бы попросту указать ему на дверь… конечно, она дала ему целую бутылку жганья… но всё это выглядело как готовность услужить посетителю и не более того. Однако он всё же решился ей сказать:
— Знаешь… что-то со мной произошло. Собственно говоря, я здесь, чтобы тебе рассказать. Я не знаю, кому ещё…
— Ну, может, Грефлинке, — снова закончила она с ядовитым упрёком.
— Понимаешь, на самом деле Грефлинка меня нашла и спасла… И больше ничего не было, — солгал он.
— Значит, с тобой, говорю тебе, всё куда хуже, чем ты думаешь, — и она выпрямилась, как будто решила закончить разговор.
— Видишь, я боялся… — несмотря на это, продолжал он, — что профессор и Эмима вчера замёрзли в лесу.
— Да брось ты! — она скорчила злую гримасу, однако не встала с места, как намеревалась.
— Я и сам чуть не замёрз, — настаивал он. — Мы сбились с пути. И потерялись где-то среди зарослей вербы. Не знаю… Был туман, и темно… Я думаю, они остались там. Я был не в силах… Эта Грефлинка меня нашла. Я так и не знаю, где и как. Мне это непонятно. Я не помню себя…
— Они не замёрзли, Рафаэль, — она покачала головой, как будто сожалея, что это не так. — Такое не замерзает.
Он непонимающе молчал.
— Они целую ночь бесились в деревне, — вздохнула она. — Ходили от дома к дому, подсунули тебе Грефлинку и других соблазняли… Они черти, чтоб ты знал.
Он невольно улыбнулся. Ему стало легче. Несмотря ни на что, это легковерие его смешило. Было радостно, что он может ей объяснить.
— Говоришь, они тоже были здесь? — он не мог скрыть радости от этого спасительного известия. — Говоришь, они черти? Раньше ты рассказывала про Врбана и ведьму, а теперь уже и о…
— Это одно и то же, — она оставалась совершенно серьёзной и явно верила в то, что говорила.
— Знаешь, что? — он решил терпеливо отнестись к такой умилительной наивности. — Вчера был день святого Николая. И мы нарядились. Смотри, я был епископом. А они двое — да, чертями. Но потом мы заблудились. Заплутали. Эти двое были связаны собачьей цепью, поэтому шли вместе — и сами свернули куда-то не туда. Понятия не имею, когда и где… Значит, мы искали друг друга. В тумане и темноте они меня прозевали. И, как ты говоришь, к счастью, нашлись в деревне.
— И попросту про тебя забыли, — снисходительно кивнула она.
— Ну… возможно, они подумали, что я вполне смогу справиться сам…
Она снова сочувственно кивнула и одновременно с этим отрицательно покачала головой, как будто ей всё было совершенно ясно и как будто она должна была признать, что не в силах помочь ему и даже не знает, как что делать.
— Ну и отлично, — несмотря на это, он улыбнулся. — Праздновать день святого Николая без святого Николая — действительно проделки дьявола. — Довольный, он налил себе ещё. Ему казалось, что теперь всё прояснилось, потому что по-другому просто не могло быть, и что поэтому то беспокойство, которое мучило его, совершенно не имеет смысла. Даже сходство Грефлинки и Аги с Эмимой сейчас, рядом с Куколкой, казалось просто причудившимся в момент слабости — в общем, подумалось ему, сама Грефлинка признавала, что в этой деревне все, так сказать, друг с другом в родстве. Вместе с тем это, по крайней мере отчасти, объясняло приезд профессора в эту дыру — если Эмима была здешней уроженкой, ему, возможно, легче было решиться и согласиться ради неё перебраться сюда… Рафаэль не хотел разбираться в этом — он предпочёл бы приласкать Куколку. Он хотел бы обнять её, прижать к себе. Он хотел бы сказать ей что-нибудь хорошее и услышать, что она его любит. Несмотря на Грефлинку и Эмиму… И что она простила его, чтобы он и сам смог себя простить.