В центре комнаты свет пятачком высветляет пространство на полу, как небольшую поляну в сказочном, но не очень добром лесу, а по бокам, как хлопья снега, лежит струпьями и тонким войлоком серая непритязательная пыль, отмечающая наши следы дорожкой вместо лесных обитателей.
- Я сюда прихожу иногда, стоит мне только заскучать...
Беладонна ловко тянет на себя из-под какой-то щели, притаившейся под сломанной кроватью, тяжелый пыльный матрас от нее, по-видимому, приволоченный сюда не ею же. А может, и ей. Мне неясно.
Меня немножко качает и кружит от ее волнительной, безмятежной суеты. Она кружится рядом, как юла. Откуда-то из недр покосившейся тумбочки появляется разбитый чайник с отколотым носиком и две фарфоровые чайные чашки с пылью на боках и на них же - с куклами и яркими цветочками, словно ненастоящие. Кукольный сервиз ложится рядом с чайником на пол, но она смотрит с такой непонятной серьезностью, что я тоже опускаюсь на колени на матрас. У нее в салфеточке - засохший пряник. Она протягивает мне его половинку, и мы грызем его на двоих, ловя на лету крошки, чтобы не замусорить ими пол. Этими осколками нашего маленького счастья. Я смотрю на нее и вдруг спрашиваю:
- Ты давно здесь?
- Неделю, а что?.. - она поднимает свои колдовские глаза, о чем-то задумавшись. Мелкие крошки скатываются по ткани ее рубашки в светло-голубой цветочек льна, как по ледяной горке зимой, и забиваются под снова оттопыренный кармашек, теряясь где-то в его глубине.
Беладонна испуганно ойкает и бросает пряник обратно на пол, на матрас, и в нежном своем кармане пытается вытрясти забежалые крошки, но ничего не получается и для этого ей пришлось бы встать кверху ногами. Оставив попытки их выскрести, Беладонна осторожно, глядя на меня, достает то, что пряталось в нем внутри.
Белый совенок. Невидимый стражник и странник леса, влекомый знакомой мне зимой.
Извлеченный на свет, он кажется до неправдоподобия жалким и беспомощным. Оправляя смятые белые перья, она гладит его и качает в колыбели ладоней, как ребенка, похожий на снежный, пушистый комок пуха, а потом вдруг странно смотрит на меня и протягивает навстречу сомкнутые лодочкой руки, внутри которых сконцентрировалась зима.
Сконцентрировавшаяся зима внутри них неподвижно смотрит в небо пустыми стеклянными глазами-точками зрачков, закрытый пластиковый клюв тонет в облачках белых перьев, и внутри он набит лавандой, потому что стебельки ее торчат во все стороны из разошедшегося растянутого шва. И в воздухе, холодном от мороза и колючем от пыли, чувствуется тонко его резковато-сладкий запах.
Я чихаю, а Беладонна хочет засмеяться, я вижу, как у нее кончик носа щекочется и подрагивает. Она - теплая. От нее тянется волнами то тепло, которого не найдешь в больничных стенах, палатной тишине, косяках, окнах и резиновой грелке.
Я смотрю на нее, поднимая взгляд от птенца, что щекочет мне ладони почти что живым, но не настоящим теплом, и почему-то снова не знаю, что сказать.
- Коза-дереза,.. - на ее губы вдруг наползает откуда-то ни возьмись улыбка. И потом она восклицает, прямо подпрыгивая на месте. - Точно! Я буду звать тебя Дерезой!..
Ее руки, лицо и тонкая шея вдруг оказываются совсем близко со мной, она обнимает меня, валит на матрас и радостно смеется мне над ухом смехом, неподдельным вовсе. Беладонна смеется и хмурится одновременно. А потом, вдруг что-то вспомнив, почему-то умолкает.
- По лесу бродит Облако, - под конец задумчиво произносит девочка, опустив голову и глядя куда-то вниз. Спокойно. Как будто снегом замело. Стылый свет за окном сочится сквозь рамы отголосками и взвесью воды, растерявшейся в нем, прозрачно-блестящими, искристо-гранеными каплями, стараясь затеряться иле же наоборот - выделиться среди общего холодного оцепенения.
- Говорят, его никто не видел, не слышал, и у него нет запаха, вкуса и его нельзя почувствовать. Только наткнуться. Хотя я слышала, кто-то рассказывал, как оно пролилось сильным дождем на землю, и на утро все было белое-белое. Как снег. А потом еще и лужи. Нам нельзя было это видеть, но я все равно потом пошла и посмотрела: это была обычная прозрачная вода. Только желтая и еще зеленая. А потом все снова испарилось, впиталось или утекло куда-то, а Облако по-прежнему есть, и взрослые чего-то боятся. Вот. Смотри, что я нашла, - она вытягивает это откуда-то из тайника под матрасом и радостно протягивает мне вместе с игрушечной чайной чашкой. Длинный рукописный листок. Чьим-то корявым почерком тут поехавшим столбиком имена, а рядом цифры и какие-то значки, как ряска на замерзшем озере, впитались в бумагу. Бэр. Бэр. Бэр.
Бр-рр...
Желтоватый листок на моих глазах покрывается морозной корочкой и цепенеет, становясь ломким, как лист, лист у тех деревьев, что раскачивались сегодня за окном, гонимые февральским ветром.
- Что это? - в ответ на мой вопрос Беладонна пожимает своими худыми плечами и странно ежится, будто бы ей тоже холодно. Как будто она тоже чувствует зиму, что налетным инеем долго хранилась у нее под матрасом. В тайнике, складками в кармашке тонкой ночнушки.
Расправляю листок ладонями, чтобы на нем больше не осталось никаких углов, из которых что-нибудь могло вылезти.