...Когда я снова распахиваю глаза, ОНА стоит возле самой входной двери, и издалека ее можно принять за медсестру, но впечатление спадает, стоит ей только обернуться. У девочки в белой ночной рубашке даже при первом взгляде темные, почти совсем черные, как уголь волосы и тонкие, хрупкие руки. Так, что когда она размахивает ими, то кажется почти невидимой.
Она оглядывается, словно кого-то или что-то ищет или потеряла, а потом ее взгляд неожиданно замечает, будто натыкается, меня:
- Привет, - шепчет завороженным шепотом, вертит по сторонам головой, оглядывая пустые стены и трещины на их поверхности, как будто пытаясь выискать в их рисунках затаенный лабиринт и его понять. - Ты тут в абсолютном одиночестве? Можно я тут с тобой постою, ладно?
Она осматривается, желая выбрать взглядом из общего хлама стул или просто место, чтобы можно было сесть, не запутавшись в проводах и пыли, но не находит и с сожалением выдыхает, облачком воздуха, как если бы долго бегала за кем-то или просто быстро шла сюда, в то время, как согласный ответ застревает у меня в горле царапающимся мячиком. Я знаю, что если попробовать произнести сейчас что-то вслух, то выйдет только хриплый кашель, и мне кажется, это должно ее отпугнуть, поэтому только оторопело киваю, глядя на незнакомую девочку во все глаза.
Или желая делать так.
Я смотрю на нее лежа, той частью обзора, которую не загораживает встопорщившийся край одеяла. Мне никогда не приходилось видеть ее раньше...
Ее острые локти просматриваются сквозь рукава, и ноги кажутся худыми, как спички, и она ходит в мягких бархатных тапочках, по цвету напоминающих грозовое небо или следы чернил, растекшиеся снаружи по оконному стеклу. Игнорируя холод, которого напрочь нет, но только не в моем сознании.
На тапочки налипает труха и пыль и крошки мусора, разбросанного тут и там, когда она проходит мимо стены, до окна, и присаживается на корточки рядом с моей кроватью, чтобы заглядывать мне в глаза. У нее глаза блестящие и черные, сливающиеся дужкой со зрачком, и в глубине их затаился свет, как далекие световые зайчики или дно колодца. Белые донья в обрамлении ресниц смотрят на меня заинтересованно и как-то сами собой призывающе, точно хотят выцепить из меня жизнь и унести с собой, закрепить в своей душе на хранение и спрятать, ради игры в прятки, но чтобы не нашли во веки веков. Она заметет свои следы серой пылью и прикроет мхом.
На несколько мгновений я снова, уже против воли, закрываю глаза, замирая и пытаясь прогнать прочь странное ощущение ее взгляда, и вслушиваюсь во вновь воцарившуюся окружающую тишину. Но в этот раз почему-то ничего не выходит, и сосредоточиться не получается.
Я слышу пустую звенящую тишину за пределами палаты, и эта тишина странная - она не греет и не пугает, хотя она есть, отчетливо, и внутри нее уже затаилось что-то, чего я пока не могу узнать. Краем глаза я замечаю, что девочка тоже слушает, вздрагивая при каждом прикосновении нечто извне, хотя смотрит прямо на меня или же просто косится на дверь.
Ее поза похожа на позу маленького напряженного зверька и еще она непонятно, странно или немного отпугивающе красивая. Красавка.
За территорией палаты снова что-то громко бухается об пол, так неожиданно и так от неожиданности резко, словно за стеной по неосторожности уронили на пол стакан, - и слышится катящийся звон. А потом снова шаги, сеющие позади и впереди себя туман и звенящее беспокойство. Огромный зверь, пыхтя, проламывается куда-то им вслед, туда, где концентрируются цветными изваяниями чьи-то фигуры, холод и слышны голоса, - топочет, спотыкается и раздвигает хоботом тяжеленные лианы, обрывая листву и заставляя землю дрожать, но на самом деле то - лишь очередной грохот чьей-то походки, вламывающейся по паркету.
Девочка вздрагивает, замирая, и, с неопределенным напряженным выражением на лице, вытягивает голову по направлению звуков от входа, силясь угадать, что там происходит. В стеклянной, мутно-шершавой непрозрачной вставке видны только блики и матово отраженный внутри них салатовый выцветающий утренний свет, прикрытый сверху какой-то всепоглощающей туманной подушкой, а за ней - только распускающая лепестки в коридоре зеленоватая холодная бутылочная пустота, соседняя стена и больше ничего. Тишина звенит, барабаня по слуховым перепонкам.
- Пойдем, посмотрим... - незнакомка вдруг мелко дергает меня за рукав, добиваясь ответа и чтобы мне пришлось согласиться. В ее маленькой фигуре есть что-то пугливое от какого-нибудь мелкого грызуна, вроде мыши, что-то - от маленького нетерпеливого ребенка, ждущего сказки, в которую верит искренне и всей душой, а что-то - чему я пока не могу найти названия, но что взрослее и ее, и меня вместе взятых. Оттопыренный кармашек на ее рубашке показывает, что там что-то есть, внутри, завернутое в скомканную белую тряпочку, но я не смогу разглядеть, что это, если не встану, и тут же вспоминаю о железной иголке и приклеенном кусочке лейкопластыря.
- Не могу, - говорю ей сдавленным шепотом, все ее опасаясь отпугнуть, но она не отпугивается, словно в насмешку над всем. Ее взгляд падает на мое одеяло, на мои простыни и находит меня, поднимаясь по пальцам от руки все выше и выше каким-то прохладным таким ощущением мелких, пугливых мурашек, как рыбешек на мелководье.
- А, ты про это... - Беладонна отколупывает этим взглядом частички липучки, прилипшие к коже, и только потом берется за нее пальцами, медленно оттягивая ее так, что я даже не чувствую этого, только с затаенным напряжением коченея и замирая под ожиданием тяжести ее прикосновений, сглатывая спасительную мантру в гортань:
"Она меня не мучает, нет."
Даже наоборот...
- ...Смотри, это совсем не сложно.