Прозрачная зелень впереди, сочащаяся соком из окна, заливает потоком стены и расползается по ним своеобразным витиеватым плющом по фанере, которой отгорожен внутри край территории с прозрачными стеклами по пояс и до потолка вместо привычных стен. Фанера идет многослойными кусками поверх. Куски большие, как ломти с продолговатыми прожилками и продольными засечками древесных сучков, и плотно прибитые друг другу, не образуя стыков, так, что невозможно заглянуть внутрь, но Беладонна даже не пытается.
Оглянувшись, девочка лихорадочно тянет меня в сторону, в темный уголок, образованный закутком лестницы, отбрасывающей длинную тень на исцарапанный паркет. В перекрещивающихся чайных пятнах на полу пахнет древесной пылью и сушеными опилками, а еще чем-то клочковатым и похожим то ли на пух, то ли на паутину, и лежит груда разобранных деталей, когда, по всей видимости, бывших стульями. В гулком холоде, лезущем из стыком, доносится вместе со сквозняком движение и какая-то мораль, а, следом за тем - отрывистые голоса, которые то учащаются, то раздаются обрывками, порубленные, как попало или как кому-нибудь этого захотелось.
Замечая это, Беладонна припадает щекой к прохладной стене, с ногами вскарабкиваясь на шаткую конструкцию, вникая, а я замечаю гору гигантских матовых и зеленых стеклянных непрозрачных кубиков, сложенных друг на друга прямо в стене, вместо перегородки. В них стылый свет изнутри помещения дробится в стылую темноту "подлестницы", разграничивая пространство на две плоскости и как бы подразделяя каждому, в каком месте быть. Сквозь стеклышки видны, как сквозь туман, неясные перемещающиеся фигуры и силуэты там, внутри, а в одном из кубиков есть трещина и дырка, из которой веет холодом и через которую можно смотреть, как через "глазок". Я заглядываю туда одним глазом.
...В комнате, занавещенной какой-то странной паутиной, как пленкой, пахнет стерильной чистотой, больничной сыростью, гулким гудением и белым цветом, прошивающим пространство наподобие оштукатуренных ломтей, частичек и завитков, по каплям рассеянных в воздухе и стружкой оседающих на истертый паркет. Ровное механическое скрипящее и старческое, гудение аппаратов заполняет пространство, гулким, еле слышимым эхо отражаясь от стен, живых обитателей и того, что с ними стало. В бутоне целлофановых занавесок, перегораживающих пространство, происходит какое-то движение или просто колыхание голосов из стороны в сторону. Странные белые люди, облаченные во все накрахмаленное и среди которых не различить женщин с шапочками и белыми лепестками на лице, как будто бутонами тюльпанов или роз, двигаются замедленно и не слаженно, временами напряженно ломаясь в движениях, над кем-то другим, белым не от одежды.
Сквозь снятые шторы внутрь палаты льется свет, серовато-грязный, освещая все окружающее, а я смотрю на эту белоту, серость и нераспознаваемость лица и лиц и не могу оторвать взгляда. Не замечаю, как в тесном пространстве Беладонна тихо соскальзывает со своей стены и теперь вглядывается со мной в это окошко, и мне кажется, что в этот момент нет ничего, существующего здесь и сейчас, заполняющего пространство вместо этого белого умирающего вакуума. Ничего, кроме крохотного места напротив стеклянного кубика, где двум сталкивающимся друг с другом дыханиям слишком мало места, чтобы развернуться. Мир скатывается и сжимается до определенной крохотной точки, слишком мелкой, чтобы можно было заметить взглядом, но все-таки...
...Одна из медсестер неожиданно поднимает, практически запрокидывает, голову, сталкиваясь с нами глазами. В промежутке кожи между низко надвинутой шапочкой и белой повязкой на лице, в черных глазах - голубых и одновременно темных от затаенного ужаса, - плещется неподвижно напряженное беспокойство и страх. И губы, скрытые под белой тканью, комкают ее и выплевывают воздух мне навстречу, уставившись на нас, беззвучно: бр-р-рысь. Как раскатами грома.
Меня сдувает с насиженного места, и я машинально тяну за собой Беладонну, за ближайшую перегородку из стен, что ведут меня к лестнице. Там в темноте, где бешено бьется сердце, я слышу взволнованное дыхание рядом и учащенный гул сердцебиения, скачущего как будто прямо под кожей, отдаваясь нервным мерным буханьем в ушах.
Все та же мамонтоподобная походка следует чередой шагов к узкой двери палаты, скрытой среди забитых фанерой панелей, и где-то за перегородкой коротко дергается металлическая ручка.
Сестра заглядывает в коридор, странным, не видящим, но как будто ищущим взглядом охватывая пространство, в желании пропустить его через себя, прогибается вперед в коридор полубоком, держа распахнутую дверь в ладони, и вот-вот уже должна потерять равновесие, но все еще смотрит пристально куда-то вперед.
Но вряд ли что понимает.
Ее взгляд не замечает узкой щели на лестницу, проходит мимо него и снова канет в холоде ее оцепенения. Ее губы что-то бессмысленно и робко шепчут, и слышится тонкий хлопок двери, но между этими двумя звуками до нас доносятся изнутри гулко отражающиеся голоса. А затем - тишина. На двери опять - длинная фраза про все те же солнечные или какие то ни было другие лучи. Я ничего не понимаю...
В наступившей гулкой пустоте бой двух одиноких дыханий складывается в один и мучительно долго режет, кромсает пространство с равными долями промежутков между кусками, пока наконец любые отдаленные звуки не затихают вдали.
Мне хочется пойти туда и посмотреть, в чем дело, но так получилось, что Беладонна стоит ближе, заглядывая через перегородку из-за угла, и я дергаю ее за рукав, все еще нерешительным шепотом лаская тишину:
- О чем она говорит? - спрашиваю, еще не сознавая, кого точно имею в виду - тишину или то, что ее нарушало. Но сразу вспоминаю ту табличку, висевшую на стене, которую она читала. Обернувшись спиной ко мне, сама - как белый маятник в полутьме, видящийся где-то впереди.
Ее лицо разом тускнеет, словно мгновенно потеряв сразу все краски. Цвета осыпаются и блекнут, отшелушиваясь с щек и подбородка корочками ее тяжелого вздоха:
- Об Облаке...
* * *
ЭПИЗОД 5: тайный уголок, дереза, листок с зимой и снова углы;
Она утягивает меня туда, где никто не может услышать ее затаенных вздохов, - уверенно и целенаправленно, как будто только в ту сторону и глядела всегда сквозь толщу одинаковых серо-бурых стен, в это место.
Здесь свет сочится покрывалами сквозь пелену оконных рам, затерявшихся где-то высоко под потолком, слоеными грязными пластами отколупывается от стен вялыми бликами, устилая грязными, в крошках, пластинками пол. У дальней стены, с окнами, грудой свалена куча каких-то деталей, металлических перекрытий и частей от поломанных катающихся кроватей и шкафов, в углу скособоченными дверями хлопает дверцами старая тумбочка без двух колес, завалившаяся от печали на бок. Под потолком вьются незнакомыми удавами тонкие железные трубы отопления, и вентиляции на стене нет, так что это место без времени и вне пространства.
- Проходи, - Беладонна дергает меня за руку, а сама - падает на колени возле одной из аккуратных сваленных куч хлама, мгновенно перебежав комнату, не на цыпочках и не бесслышно. Ее тапочки скашиваются об паркет, шаркают, тихонько подметая мысками без того истертый пол. Девочка не такая тихая и ловкая, как ей хочется казаться.
В центре комнаты свет пятачком высветляет пространство на полу, как небольшую поляну в сказочном, но не очень добром лесу, а по бокам, как хлопья снега, лежит струпьями и тонким войлоком серая непритязательная пыль, отмечающая наши следы дорожкой вместо лесных обитателей.