Через хрупкое тело в его руках прошла волна дрожи, но смотреть Катя стала уже осмысленнее. Теперь в уголках глаз скопились слёзы, хрустальными искрами поблёскивая и норовя соскользнуть, и губы тряслись вместе с руками, но она упорно закивала. Михаил едва мог выдохнуть, чуть ослабляя хватку. Катя — умная девушка, лучшая из всех, кого Каринов встречал, и она справилась с паникой удивительно быстро. Всё будет нормально. С Катей. А с Олей?
Сказать, что ему стало плохо — ничего не сказать. Михаил не был в растерянности: он отлично представлял причины, по которым Олю могли увести из собственного дома, ещё и без коляски. Это были не переговоры. Это было похищение. Похищение перед боем — потому что Лекторий в курсе мероприятия. Они знают. И они готовятся. Но все эти причины не имели значения первостепенного, потому что больше, чем связующим нейтралов, Оля была Михаилу семьёй.
Тёплая, славная девочка. Лучистый взгляд, любовь к книгам самых разных жанров, цветастый плед на ногах и колоссальное терпение и выдержка, позволявшие ей умело контактировать с самыми пёстрыми компаниями города. Сильная, не желавшая напрягать близких своей беспомощностью. Ни за что не давшая бы им из-за неё напрасно страдать. Оля — девочка с теплейшей улыбкой, которая звала Михаила братом и быстро вызвала у него доверие и любовь.
Её украли, а вместе с ней украли кусок сердца Михаила. Он прекрасно это осознавал. Вот она, разница между прошлым и настоящим, она настигала его постоянно: раньше ему нечего и некого было терять, теперь же у него была семья. Катя, Оля, Василий, Настя. Если пропадёт хоть кто-то из них, он же просто с ума сойдёт. Однако нужно держаться, нужно думать трезво — он нужен таким, каким привык быть, и уже потом — тем Мишей, который принадлежал семье Цветаевых всей душой.
— Будем искать, — пообещал он, бережно смахивая со щеки Кати слёзы.
Она кивнула, беря его за руку. Пальцы её дрожали. Михаил поцеловал её и повернулся к окну. На полу, прямо за оставленной инвалидной коляской, почти спрятанный под колесом, так неудачно уроненный — лежал мобильный телефон с отсутствовавшей блокировкой и открытым контактом Дмитрия.
Оля знала, что ей предстояло.
— Пообещай, что останешься здесь, — сказал Каринов, не глядя на жену. Он уже понимал, что делать дальше. — Что бы ни случилось. Ты нужна здесь.
Катя сверлила его взглядом, но не стала противоречить.
— Будь осторожен, — попросила она глухо. — В том, что сейчас затеял.
— Это затеял не я. — Михаил косо ухмыльнулся. В груди неудержимо болело, но вместе с болью пришли и мгновения торжества. Какая умная девочка. — Это затеяла Оля.
========== 5 / 6. Изумрудно-красный ==========
— 23 ноября 2017
Она стоит по пояс в высокой густой траве. Зелёное море простирается вокруг, шелестя тысячами голосов. Колосья прямые, с режущими острыми краями вытянутых листьев. За этим бесконечным океаном — силуэты далёких деревьев с пушистыми кронами и чернильные штрихи линий электропередач. Там же, видимо, проходит дорога. Она смотрит вдаль, на утреннее небо, где поверх пурпура расстилается голубизна, у самого горизонта же — ярко-золотая полоса. Она разливает щедро свой новый день, и звёзды молочными искрами тают в высокой синеве. Она стоит и смотрит на небо, на утро, ловит лицом порывы свежего ветра.
Нет. Стоп. Стой…
Она сглатывает слёзы, горячими дорожками стекающие по щекам. Она утирает лицо, закрывает его руками, срываясь во вздохах. Она не хочет смотреть вниз. Она не хочет знать, почему стоит. Почему у неё получается стоять. Спине холодно, ветер здесь материальный. Она плачет, слёзы уносятся порывами, отражаются в карих глазах разводы искусственной красоты застывшего в пойманном мгновении мира. Она даже со стороны себя видит — болезненно-худую девушку в цветастом платье, с распущенными тёмными волосами, смуглой кожей, всем телом дрожащую.
Жалкая такая. Просто ужас.
— Отпусти, — шепчет она в ладони, зная, что тот, кому нужно, услышит. — Отпусти меня…
Она не может разрушить эту иллюзию сама.
Пол ударил холодом по вискам. Она подавилась воздухом, хрипло взвыла, утыкаясь слепо лбом в холодную сталь. Действительно, просто пол. Бросили и не позаботились. Когда фургон потряхивало, Олю потряхивало вместе с ним, но она отчаянно вжималась в пол, словно больше ничего надёжного не существовало. Неистово болела спина. Ей было тяжело дышать, спазм сжимал лёгкие. Последствия били по вискам пылью.
Виас, сидевший напротив, скрестив ноги, разглядывал её с хищным любопытством. Его тоже потряхивало, но, казалось, его не беспокоило ничто в этом мире, кроме нынешнего положения дел: его и лежавшей на полу, как сломанная кукла, девушки. Оля приподнялась на локтях, кашляя, от слёз горело нёбо и жгло глаза.
— Это было то, чего ты хотела, почему тогда плохо? — протянул, не обращаясь к ней, Виас. В полумраке, разгоняемом лишь косо подвешенной лампой, его лица не было видно, а голос звучал, как старые страницы дряхлых книг. — Сила желания губительна в обоих направлениях, получается?..
Это было то, чего она хотела. Вот как. Странность Виаса — «Желание» — могла погружать человека в иллюзию самого желанного или самого нежеланного, что способно было выдать сознание, исходя из характера и опыта. Получается, потайная мечта Оли — снова ходить? В принципе, девушка не была удивлена. Она ожидала от себя чего-то такого, но действие подобной странности на себе испытывала впервые; она и не представляла, как тяжело это может быть! Оле хотелось свернуться прямо здесь и плакать, плакать, пока слёзы не закончатся и буря в душе не утихнет, но она умела держать себя в руках, поэтому сжала губы плотнее, оглядывалась, прикидывала варианты.
Виас погрузил её в иллюзию, видимо, из благодарности. Однажды она крупно его выручила, вот он и расплачивался честно: попытался скрасить её спонтанный переезд дивным сном, где сбылась бы её мечта. Одно только «но» — мечта эта была ужаснее худшего из кошмаров. Оля хотела бы снова ходить, да. Но она не хотела получать это как мгновенную поблажку. Дать на мгновение весь мир человеку — и тут же его отнять; слишком жестоко. Проглотив горечь, Оля стала думать дальше.
Ну, понятно. Лекторию она понадобилась в этот раз настолько резко, что они не удосужились даже предупредить кого-либо. Вытащили её из дома, даже коляску не взяли, оставив целиком беззащитной. Не позаботились даже о том, чтобы прикрыть её исчезновение, значит, в курсе даты атаки. Откуда? Как информация могла просочиться? Кроме «Атриума», лиф и неё с Дмитрием об операции никто не знал! Те нейтралы, с кем она успела связаться, не могли рассказать, им это было максимально невыгодно. Оля специально выбирала тех, кому Лекторий досадил больше всего. Первое предположение — предатель. Кто-то их сдал. Однако это должно волновать Бориса и Каспера, не Олю, так что она обратилась к настоящему.
Итак, её везли. Судя по тому, что её странность пригодилась неожиданно резко и что её украли за день до атаки, вывод напрашивался сам собой, и он Оле очень не нравился. Это было куда опаснее, чем если бы её притащили в штаб и оставили там; да, оттуда не выбраться нейтралу, её бы держали там взаперти, как птицу с голосом особенным. Но там, куда они направлялись, исходя из доводов рассудка, время не ограничивалось жизнью. Совсем нет. Оля тщательно подавила панику — ей нужен был ясный разум, чтобы что-либо предпринимать. Только вот в положении она крайне невыгодном. Даже если б могла убежать, куда тут унесёшься? Виасу хватит мгновения, чтобы погрузить её во что-то похуже ночного кошмара, а остальные тут же сцапали бы. Невесело. Даже мрачно.
Вот что она ненавидела больше всего — слабость. Полную невозможность дать отпор в случае угрозы. Да, её защищали все стороны раздираемого холодной войной Авельска. Да, по договору организации не имели права вымещать гнев на нейтралах. Да, да, да, Оля должна была быть в безопасности, однако вот её везли в самое пекло, туда, где уже завтра разразятся грозы, где неспособная сбежать девушка тут же станет — нет, не мишенью, даже для мишени слишком беспомощна, просто подвернётся на пути кому-нибудь. М-да, перспективы отстойные. И поделать тут что можно? Шанс на то, что её везут не в Третью лабораторию, мизерный, а Оля не тешила себя ложными надеждами. Оставалось верить, что её не поперёк коридора бросят, тем более, для чего-то же она понадобилась.