Михаил ненавидел проект. От начала до конца. Он уже обещал его разрушить — он исполнит своё обещание.
— Бейся, если знаешь, за что.
Вспышки странностей расчерчивали пространство — десятки, сотни залпов, самые разные мощность и сила, самые нелогичные повороты, импульсы и молнии, всё смешивалось в гремучесть, разносившуюся живым потоком среди отчаянных людей. NOTE — единый механизм, странности не вредили друг другу, даже будь их много в одном месте, но здесь всё обстояло иначе. Здесь были боевые единицы Лектория, направленные против них силы иной группировки, серьёзнее и больше; здесь были неуправляемые нейтралы, чьи странности существовали наравне с ними, потому и разрывали теперь воздух бесконтрольными провалами и взлётами. Любая локация, где уличных слишком много, сама превращалась в улицы — вся их жестокость, темнота и грязь, необузданный неисчислимый резерв энергии, струившейся через них всех, как единый мост, и в то же время дробившийся по степени силы. Нейтралы — даже с самыми лёгкими странностями — были дикими и мощными, сражаться что с ними, что против них одинаково опасно. Они могут всё погубить.
Но Лекторий украл Олю. Уличные, не способные любить кого-либо, её полюбить смогли — девушку, отдававшую всё им, старавшуюся ради них, выручавшую, связывавшую. Им нужен был человек, который отвечал бы на зов, даже если не мог спасти. Оля, ставшая этим звеном всеобщего объединения, хранилась нейтралами, как нечто драгоценное — вот оно что, она действительно стала для них сокровищем, они берегли её с любовью, той, на которую только хватало чувств бездушным улицам. Лекторий покусился на единственное светлое, что ещё оставалось, и нейтралы обрушились скопом, даже междоусобные передряги позабыв — сейчас весь смысл — это их связующий, а не их разборки.
Михаил хотел то ли кричать, то ли смеяться. В груди безудержно горело, и он выдыхал в такт бегу, и вновь и вновь — раскаты яростные над головой, вспышки и мерцания, потоки сил, удары и отражения, он тоже сражался, не за Олю, не за NOTE, не за лиф даже — за себя, но не из трусости, не из желания похвалиться или себя испытать, ведь он давно знал, кто и что он…
Ха-а-а, как всё, оказывается, просто. Если хочешь вызвать бурю — просто явись в открытое поле без зонта.
«Пошёл ты к чёрту, Лекторий. Правила этого мира пишем мы, — подумал Михаил, врываясь в лабораторию и тут же слыша звук наводимого ствола. — Так всегда было и всегда будет».
Задачей Йорека была не битва. Хоть он и умел сражаться, умел, как мало кто ещё умеет, он не причислялся к боевому отряду и вообще предпочитал напрямую в драки не лезть. Порой было не избежать передряг, особенно когда дело касалось необходимости посетить нейтралов, но обычно он сторонился стычек — прекрасно помнил, кто он сам такой. Однако теперь… теперь всё было ещё более странным.
Потому что он не сражался против нейтралов и не обходил их стороной. Он был с ними наравне. Так, как когда-то уже случалось. Йорек нырнул в пустоту, привычно растворяясь в каждом элементе, и, оглядываясь, видел ручейками стекавшиеся стайки беспризорников, давно забывших кодексы чести — они пришли сюда, отчего-то их было много, и некоторых он помнил, а некоторые помнили его. Почему нейтралы пришли? Они же не суются без повода! Но вот они были тут — люди с горящими глазами, голодными усмешками, готовыми впиться в тёплые артерии, ненавистью ко всему и себе, и Йорек — бывший такой же, он тоже был одним из их числа. Но он не врал, что мотивов их не мог уловить; здесь были самые разные группировки — почему они пришли? Что их сподвигло?!
— Йорек! — позвал с хриплым весельем кто-то.
— Йорек, — протянул другой.
— Йорек? — прошептал третий.
Они помнили его, а он помнил их. Разный сброд, отбросы общества, неформалы, гики и уроды, аморалы, бандиты и преступники, воры, дворовые хулиганы и бездомные. Вся грязь городских окраин, умноженная на разрушающие способности и отсутствие самоконтроля. Целый стаи с чёткими иерархиями и расстановкой приоритетов, на одну битву заключившие договор не нападать друг на друга. Насколько сильным должен быть толчок, вызвавший в них такую ярость? Что Лекторий сделал им всего за день, что они хлынули волной?
Юноша не наклонился, когда в него выстрелили, и не отшатнулся в сторону; прошла насквозь пуля, не оцарапав кожу, рёбра не задев; Йорек прыгнул вперёд, в кошачьем скачке выхватывая один из ножей — одного меткого удара в сухожилие достаточно, чтобы рука безвольно обвисла, второй удар пришёлся на горло. Хлынувшая кровь не запачкала Йорека, вновь ставшего прозрачным — он использовал странность сразу, быстро управляясь с её состоянием. Враг повалился на колени, свободной рукой пытаясь пережать рану; Йореку хватило толкнуть его в спину, чтобы тут же помчаться дальше. Один.
В современном обществе убийство — это плохо, да? Вот только Йорек себя к обществу не относил. Его приоритеты были иными, и убийство чем-то неправильным он не считал. Сейчас, по крайней мере. Он не стал бы убивать кого-то просто так, но ведь здесь идёт сражение, это — враги; Йорек не останавливался в раздумьях над ценностью их жизней. Он пришёл спасать, спасать через сражение — ладно, он будет бороться. Это не трудно, если семь лет не замирал в передышках между всплесками крови.
Почему пришли нейтралы?..
Они занимались защитой, защитой, грамотно выстроенной, отличной, надёжной. Йорек скользнул через все барьеры — странности тоже не были ему границами. Йорек, первый из всех, прорвался за линию обороны, призрачным обликом мелькнув в отражениях неба. Оно раскрывалось хлопковыми облаками, грозя первым за осень снегопадом, но кому что — а Йорек торопился внутрь. Первый этаж его сразу встретил огнестрелом; Йорек нырнул в первое же помещение, зорко оглядываясь.
Эта лаборатория тоже была белоснежной, всё до идеала выскобленное, словно все краски выпиты до основания. У него оставались драгоценные мгновения форы, и Йорек помчался, проскакивая стены, но не падая через пол. Замелькали помещения — кабинеты, кабинеты, кабинеты; переходы и коридоры, запутанные пути с одинаковыми дверьми; ни одного ребёнка, много взрослых. Кинжал испачкался в крови; Йорек стряхивал её на ходу: кровь была материальной, он не хотел тащить её под влияние своей странности. Ещё прыжок — здесь всё пусто. На уровень вниз — тут уже боевые странности.
— Ты, сволочь чёртова! — визг знакомый, словно вчера услышанный.
Йорек резко обернулся, мелькнув в белизне коридора неожиданно очерченным силуэтом; он так давно не слышал её, что забыл почти до ноты, почти до глупого смешка и этой звонкой хрипотцы вечно яростного торжества.
— Кали, — присвистнул он, щуря серо-металлические глаза. — Вот так встреча.
*
Мир для Оли всегда был чем-то чудесным. Каждая его мелочь, простая с виду, но глубокая в сути, раскрывающая свои тайны, если правильно смотреть и слушать, мириады загадок столь же понятных, сколь и свободных. Пусть путей для познания было не так много, Оля пользовалась любой возможностью. Она много гуляла когда-то, она постоянно приглядывалась к людям, а потом, после травмы, пристрастилась к чтению. Без людей рядом — которыми стали нейтралы — она бы не протянула долго, потому что без людей мир хоть и прекрасен, но довольно тих.
Однако с тех пор, как она ещё могла ходить, осталось тоже много ярких воспоминаний. Зимнее утро, когда едва проснулся, но уже нужно собираться в школу, и белая дорога, когда под ногами похрустывает выпавший ночью невинно-чистый снег. Потрескивание костра, вокруг которого собираются другие ребята из кружка, когда вокруг шумит лес — пикник, песни под гитару, настроение полной связи со всеми присутствующими, даже с теми, с кем не особо ладишь. Поигрывающие волны, разбивающиеся о причал, и вид с высокого моста на широкую реку, когда по берегам загораются огоньки, отражаясь на вечернем зеркале воды, и ласковый голос над ухом, зовущий тебя домой. Сам дом — семья, стены, в которых ты невольно расслабляешься, потому что здесь те, кто тебя любит, и ты их любишь, всё в порядке и всё хорошо.