Сухие переплёты книг. Заботливые руки друга, поддерживающие тебя, даже если ты не собираешься просить об этом открыто. Улыбка родного человека, искрящееся счастье в его глазах, когда ты благодаришь, зная, что не ради благодарности всё делается. Мелодия, льющаяся из стареньких потёртых колонок. Найденные на чердаке кассеты с записанными видео из детства матери, лицо которой ты уже не помнишь, но периодически встречаешь во снах. Осенний холодный ветер за окнами, но на тебе — плед, в руках — чай, напротив — тот, кто тебя слушает и слышит.
В этом мире всегда было много потрясающего и красочного. Оно скрывалось в каждом вздохе, в каждом оглядывании, каждом простом жесте. Как двигаются зрачки читающего. Как перебирают пальцы длинные волосы, оттягивая по пряди. Как смешно кривляются губы, когда смеётся человек. Как тревожно покачиваются ветви елей в шторм. Как белочки снуют в листве, щёлкая шишками и осыпая пыль вниз. Как постукивают колёса поезда, проносящего мимо чьи-то иные заботы и мечты. В каждом мгновении — целая жизнь. Каждая минута ценою в вечность.
Оля понимала всё это как никогда ясно. Должно быть, отсчитывалось её собственное время, и потому она успевала взглянуть на всё сразу, не деля на сиюминутные беспокойства, охватывавшие её в настоящем, но растаявшие в дымке прошлого. Оля вспоминала всё, что чувствовала и наблюдала, и рассказ её, поначалу простой, обретал оттенки, захватывал всё больше. Она расписывала то, что любила. Она рассказывала о близких. Она вспоминала строчки прочитанных историй. Она говорила о чувствах, обо всех, какие вспоминала, уделяя каждому внимание, даже если они были горькими. Смех над шуткой — боль в спине. Робость и нерешительность — спокойное принятие. Отчаяние и страх загнанного в ловушку — надежда и вера в тех, чьи помыслы всегда были благороднее. Оля рассказывала, и мальчик рядом слушал, не перебивая, затаив дыхание, и глаза его сияли, словно маленький мир — такой же разный и сложный, как тот, что описывала девушка.
Она прожила всего восемнадцать лет, но эти восемнадцать лет были замечательными.
Закончив, Оля сама поразилась стоявшей в камере полной тишине. Настолько полной, что даже звон в ушах отразился от белизны равнодушных стен; мгновение краткой остановки, когда всё замерло, потеряв её голос. Игорь молчал — много, больше десяти минут, если она правильно считала время, и неотрывно смотрел на неё. Бельчонок на его плече тоже замер, сверкая тёмными глазёнками. Оля улыбнулась, губы её дрожали. Выложить всё — так странно. Она и не знала, что столько всего в себе хранит. Надо же, как вовремя открылось.
Если её рассказ чем-то поможет Игорю, значит, она не исчезает напрасно.
— Мне, лифе, всегда говорили, что я не человек, — очень сухо от волнения, неловко, сбивчиво начал Игорь. Детский его голос нёс в себе выражение, которое Оля доселе не слышала, и она вздрогнула: столько неестественно взрослого было в интонации. — Ты рассказала о других лифах, первом поколении… Мы не такие. Мы все. Нас хорошо обучили всему, чему можно, и никогда не останавливали в знаниях. Ты говорила об интересе и о книгах, но мои книги интереса не вызывают. Ты говорила об историях людей, но в моих историях только законы и правила. Ты говорила о чувствах, но в нас никогда их не растили. Я не знаю, что это такое. Но если то, что я ощущаю сейчас — это потрясение, значит, они нам не чужды.
— Они никому не чужды. — Оля смотрела на него ласково, желая хоть так передать своё отношение. Возможно, «Сю» уловил это, потому что вновь повторил лёгкую улыбку, пойманную с её выражения и сохранённую в памяти. Девушка повторила: — Никому. Даже если вас не воспитывали как людей, суть всегда одна. Это естественная склонность. Ты человек, Игорь, и никому иное не позволяй утверждать.
— Я понимаю. — Мальчик улыбнулся опять. — Вернее, я понимаю не всё, но я хочу попробовать. Это звучит… интересно.
— Жизнь интересна. У тебя впереди ещё много более увлекательного.
— Хорошо. — Он посерьёзнел. — Информация о лифах нам дана сполна, потому что, как говорилось, мы уже не оружие. В предыдущих опытах детей со странностями пытались сделать целиком послушными сосудами для сил, однако опыт провалился из-за их очеловеченности и естественного стремления человеческой сущности к свободе. Нас растили иначе. Мы все получили подготовку и целиком управляем своими способностями, но мы никогда не контактировали между собой. Я знаю коды всех остальных, но я никогда их не встречал. И…
Он замолк, соображая. Оля не торопила его, понимая — для него она всё такая же чужая и непонятная, как руководители опытов. Это ведь они её сюда закинули. Но она хотя бы открыто доверилась мальчику, распахнув душу, и он это почувствовал, значит, она ему не враг, как и он ей. Игорь косо взглянул на неё, вздохнул и продолжил тише:
— У нас есть универсальный язык. Между собой мы общаемся с помощью сигналов… стучим или ещё как-то.
— Это запланировано? — вскинулась Оля.
— Нет. Нас всех научил один человек. — Игорь покачал головой. — Он пошёл против законов центра, как мы узнали позже, но так как шифр нельзя вычислить самим — он не использовал известные — а никто из лиф не сдался даже под усиленными пытками, наша речь осталась секретной. Странности взломать систему шифра не смогли. Мы всё ещё связываемся друг с другом, а они не могут просечь. Это смешно, полагаю.
— Понятно. Детей всего восемь?
— И да, и нет. — «Сю» нахмурился. Затем снял с плеча бельчонка и показал Оле; зверёк повёл хвостом. Игорь заговорил ещё тише, ещё серьёзнее: — Моя способность оказалась не такой действенной, как ожидалось. Хотя теоретически я могу брать контроль над сознанием и чувствами любых животных, с одним постоянно выходила накладка. Они не понимают. Поэтому и тебя притащили, видимо. Но… ещё когда шёл отбор, нас принуждали к испытаниям. Один ребёнок погиб. Его странность была в перемещении души на место чьей-то другой…
Оля смотрела на бельчонка. Тот кивнул маленькой мордашкой. Вот оно что. Всё это время их в камере было не двое, а…
— На самом деле он не умер, а обменялся телами с одним из лабораторных зверей, которые предназначены для моих тренировок. Его оставили со мной, полагая, что это будет удобная тренировка, потому что одного из животных я никогда не мог контролировать. Это животное — девятая лифа. Они же считают, что это мой дефект. Это Гин. Его душа сейчас в теле белки, но потом он может переместиться в другое, если так будет удобнее.
Бельчонок по имени Гин приветливо фыркнул. Оля кивнула. Было бы глупо притворяться удивлённой, всё равно она на многие странности насмотрелась за годы своей «практики». Однако ребёнок в теле зверушки — что-то новое.
— Видимо, они что-то подозревали, — раздельно проговорила она. — Потому что моя странность — «Контроль влияния», и взаимодействие разных способностей я также могу редактировать.
— Если ты сделаешь, что они просят, тебя отпустят?
Оля горько улыбнулась.
— Нет. Да я и в любом случае не буду этого делать. — Она оглянулась. Ни часов, ни календаря. Как же долго она уже тут? Стало неожиданно больно, но она мотнула головой, прогоняя тоску, и посмотрела в глаза мальчику. — Слушай внимательно, Игорь. Я не знаю точно, через какое время, но сюда придут другие люди. Хорошие люди. Они придут за вами. Не бойся их и скажи другим лифам не бояться. Они придут, чтобы спасти вас, забрать туда, где вы будете в безопасности. Они обещали вас защитить. Постарайся не ввязываться в бой и не подставляйся под удар; будет хаос и паника. Но ты держись людей, которые тебя выведут, и всё будет хорошо, ладно?
«Сю» прищурился.
— Моя странность не боевая, — сказал он. — Однако остальных готовили к бою.
— Пусть не сражаются! Это важно, иначе всё обрушится! Ты веришь мне, Игорь?
— Верю, — он не усомнился. — Ты первая, кто позволил мне что-то почувствовать. Поэтому я тебе верю. И остальные тоже поверят. Хорошо, я передам им всё… А что насчёт тебя? Ты ведь не можешь ходить.