Борис вырубил одним ударом по затылку человека-зверя, и в следующий момент поперёк его странности скользнул силуэт стройного юноши со светло-пшеничными волосами…
— Победа твоя, — проговорил Роан быстро, спокойно. Он остановился, раскинув руки, заслонив собой врага, поваленного без чувств и памяти на изломанный, испещрённый трещинами пол. Странность Бориса подчиняла себе всё — кроме бессмертия; «Территория» столкнулась с тем, чему не могла противостоять, и растворилась в своём сокрушительном ударе, как капля вина растворяется в океане. Роан же не замолк: — Не убивай его.
Борис нахмурился.
— Это естественная сторона войны, — раздражённо заметил он.
Полыхавший азарт, наткнувшись на мягкое, обтекаемое свечение, приугас, и по позвоночнику побежал холодок, морозными иглами касаясь лопаток. Битва раззадоривала, заставляла играть нервы, возвращала ощущение жизни — полное, глубинное — однако желания убивать у Бориса на самом деле не было. Он остановился, глядя прямо на Роана, но тот не дрогнул под пронзительным холодным взором.
— Я не воюю, — заметил он беззаботно. — И насилие — не тот метод, что поможет достигнуть мира.
Не было времени разбираться! Каждая минута прикосновением леденящим отпечатывалась под кожей, часы механизмами перестукивали и напоминали трескуче о каждом мгновении утерянном, и возиться с заморочками бессмертного — не сейчас, не сейчас! Борис издал сухое «тц».
— Ладно.
— Спасибо. — Роан чуть улыбнулся. На фоне разрушений и всё мелькавших боёв он казался неуместным и самым странным из всего, что можно было описать.
Борис быстро направился дальше, возобновляя действие «Территории» и заодно откидывая от Найры из отделения её противника, раза в два превышавшего худощавую девушку. Роан проводил его глазами — светлый очерк тёмного мира, такой решительный, с неясными мотивами и запутанным мышлением.
К чему приведёт это его милосердие?..
========== 5 / 8. Священный долг ==========
— 24 ноября 2017
В груди болело.
Оружие обыкновенное имеет ряд недостатков. Его можно выбить из руки, оно может выпасть, сломаться, застрять. Однако странность — особенная, её действие неколебимо; плотная материя, не холодная и не тёплая, лежала в руке, словно её продолжение, в форме клинка без рукояти, однако зачем рукоять? Этот клинок никогда не получится вырвать из руки — он тут же распадётся багряными брызгами; он пройдёт любую плоть, собравшись заново за её пределами, рассечёт всякий камень, не развалится и не выскользнет из ладони. Оружие, подчинённое оружию другому.
Сражаться против уличных и сражаться против сотрудников — разные вещи. Не в том даже дело, что сотрудники более хорошо обучены и контролируют вспышки своих способностей, а скорее в приоритетах. На улице драки шли гораздо, гораздо жесточе — тогда на кон ставилось всё целиком, всё, что можно было охватить. За такое люди всегда сражаются отчаяннее, чем за призрачный облик долга или чувств — это естественный инстинкт, ничего зазорного. На улицах приходилось выцарапывать жизнь когтями, глотки перегрызать — зубами даже, брыкаться и трепыхаться до последнего клочка. Здесь же бой вёлся не ради себя, потому что, по сути, они уже принесли себя в жертву, лишь сюда заявившись — бой вёлся ради других созданий, а потому с обеих сторон не было такого сумасшедшего, трагичного стремления во что бы то ни стало выбраться.
Это Антон подмечал, лавируя между людьми в переходах. Он не считал специально, но запомнил повороты и состояние встреченных; ни на чьи удары не отвечая, парень быстро проносился мимо — его цель лежала дальше. Он пришёл сюда за одним из них — из лиф второго поколения, своих младших собратьев.
Ради чего? Зачем? Потому что так надо? Да. По сути, так и было. Потому что надо. Потому что Антон — та же проклятая лифа, и это долг — беречь других лиф. Это смысл всего. Это даже не обязанность, это не клятва — это просто всё, всё, что их объединяет, что важно, что необходимо. Тимур и Вера, не имея идей жизни, отдались мести целиком. Тая в последние месяцы жизни ринулась на поиски лаборатории — есть вещи важнее, чем собственные желания, мысли и чувства. Настя сказала сразу, что будет сражаться, и пошла, как бы ей ни было плохо.
Ах, Настя. Как неловко вышло, ведь Антон знал — если бы он позвал, она бы не присоединилась к Стае. Она осталась бы с ним, хватило бы одного его слова. «Останься». Однако он не мог об этом попросить, как не могла и она сказать, чтобы он попросил. Это не альтруизм и не привязанность; это жизненно необходимое нечто, так крепко засевшее в душе, что даже дышать без него было больно.
Было и ещё нечто, стоящее высказывания, но Антон — молчаливый, немногословный — и в этот раз не мог подобрать выражение точное. Да и какая теперь разница? Настя ушла. Растворилась в белых бликах на белых стенах, в геометрической правильности коридоров и тяжёлом реквиеме их равнодушных лабиринтов. На какой-то миг Антон ещё видел в ней девочку, некогда вытащенную из Первой лаборатории, однако теперь — когда Настя бросила на него прощальный взгляд и свернула вместе с Борисом — он ощутил в полной мере, как распалась связь. То, что держало его на плаву, больше не имело значимости. Нить оборвалась, отпуская Настю дальше, оставляя Антона позади. Они больше не были связаны. Они теперь друг другу никто.
Отныне и навечно, ведь больше они не увидятся.
В груди неистово болело. Антон перешагнул через поверженного противника, пачкая кроссовки в крови. За ним оставались багровые следы на белоснежном кафеле. Отрываясь от пола и трупа, капли диковинными брызгами объединялись в гибкие струи и стекались в лезвие, делая его плотнее и удобнее. Антон восполнил потерю собственной крови аккуратно, как учился когда-то давно — так, чтобы группы крови не перемешались, чтобы не убить себя ненароком. Бои кипели в другой стороне, но Антон в них не вслушивался. Его задача — лифы, ничего иного.
Что он будет делать потом? Парень помотал головой, стараясь отбросить эти мысли. Сейчас они ни к чему, только сбивают. И всё равно целиком он не мог принять факт, что всё закончилось. В его существовании больше не было смысла. Он даже не представлял, каково это — просто жить. А единственный человек, которому он мог бы довериться, который бы показал, как — этот единственный человек за этими стенами добирается до последних целей и исчезнет с первыми вечерними лучами.
У них лишь день на эту битву. Впрочем, разве может понадобиться больше?
Антон скользнул дальше, не пытаясь скрывать свои следы — Лекторий отлично знал, кто пришёл с ним бороться. Лифы, лифы. Антон, Настя, Вера, Тимур, Тая. Второй, Шестая, Семнадцатая, Первый, Седьмая. Их пятеро, хотя было девятнадцать — почему не пришли остальные? Они забыли? Нет. Никто не мог забыть. Они просто не в курсе, по всей видимости. Они будут в ярости, когда узнают, что их не предупредили. Даже не зная, какие они сейчас люди, Антон понимал, как ударит по ним известие: они упустили шанс, они не пришли, когда были нужны.
Антон бы не думал над этим всем: он вообще привык с полным безразличием относиться к людям вокруг. Его не трогали их заботы и постоянные стычки, их волнения и мысли. Однако лифы — дело особое. Всё это касалось и Антона, всё, что связано с его братьями и сёстрами — иного определения он подобрать не сумел. И теперешние тревоги лиф его тоже волновали: он ощущал это с недоумением и слегка позванивавшим чувством, сковавшим рёбра. Что это?
Антон никогда раньше не испытывал столько всего одновременно.
Непривычно.
Он свернул за угол и тут же отскочил, раскрутив лезвие в руке и сделав из него тонкий, но прочный щит. Пуля ударилась о пол рядом, и Антон, тут же превратив щит в клинок без рукояти, прыгнул вбок. С дребезжащим звуком он проскользил по полу, частично залитому кровью, и перескочил через — а, они не были знакомы, но виделись в отделении. И столько крови. Что за странность могла так жестоко убить, при этом оставив тело нетронутым? Мокрый кафель встретил подошву со скрипом, Антон вертел в руках лезвие, готовясь отражать нападения.