Человеку напротив можно было дать лет двадцать пять. Высокий, в боевой одежде, синеглазый и с вьющимися чёрными волосами в низком хвосте. Знакомая по сводкам персона; Гамлет, странность шестой категории «Временное изъятие». Боевая единица. С ним будет не так легко, как с некоторыми его коллегами, однако Антону не привыкать. Парень тряхнул кистью, звякнуло лезвие.
— Так даже скучно, — уныло заметил Гамлет. — Ты в своей стихии, а я — нет.
Верно, в своей. Вокруг полно крови, ею весь коридор залит. Гамлет, видимо, не ожидал, что здесь появится «кровавая» лифа, сам 2BI — что ж, план Бориса с утайкой участия прошёл на ура. Поймать на неожиданности — залог успеха. И чтобы противник не знал, в какой момент ты ударишь.
Гамлет смотрел на парня перед собой — угрюмого, собранного, следящего винными кошачьими глазами с пристальным вниманием, поверхностным настолько, насколько нужно — этому парню не было дела до человечности и даже, по сути, до борьбы. Но у него была цель. Гамлет, прекрасно помнивший суть проекта, всё же не мог не удивиться.
— Я полагал, лифы не обладали эмоциями, — проговорил он, не торопя события. — Однако кто-то сумел их воссоздать. Хорошая работа. Почему же ты тогда такой отрешённый? Хотя я всё равно вижу в тебе чувства. Ах, пустота в сосудах прекрасна, зря вы все так стремитесь к наполненности…
Антон молчал. Слово — уже позволение себя ранить. Любое слово, обращённое к противнику, это проявление слабости, вот как он знал. Фразы — это способ наладить связь, а связь тут же рвать — это болезненно; улицы так учили, Антон же был их воспитанником. Он и не стал размышлять над запутанными словами Гамлета — сейчас это не важно. Да, в выражениях неприятеля был смысл, однако Антон разберёт их позже. Каждое мгновение на счету. Парень вновь потряс кистью, чуть сгибая колени и наклоняя корпус вперёд, отставив ногу — боевая стойка, лучший вариант для нападения. Гамлет прищурился, доставая из длинных ножен на поясе вытянутую рапиру.
— Сейчас мало кто сражается на мечах, — вздохнул противник. — Но я рад, что встретил соперника по вкусу. Начнём нашу дуэль, молодая лифа!
Антон рванулся вперёд — быстро, как ветер, неразличимо для глаза постороннего. Материя на металл, кровь на сталь; протяжное лязганье — и мечи разошлись; Антон прокрутил клинок в ладони и ударил вновь, Гамлет отразил. Движения точные и ловкие с обеих сторон. Коридор узкий, но им было достаточно; Гамлет наступил, но Антону его изящные удары, похожие на танец, показались вдруг до нелепости смешными.
Разумеется, техника — это отлично, превосходно, если ты ею владеешь. Однако никакое мастерство и тактика не превзойдут инстинктивный навык любой уличной дряни! Даже обучайся ты у лучших профессионалов, даже будь ты лучшим среди всех конкурсов, всё равно любой — любой — отброс Авельска, что побывал в передрягах пару десятков раз, будет сильнее, ловчее и жесточе. Люди, воспитанные нормально, так неуклюжи, когда пытаются соответствовать своим придуманным образам.
А вот для Антона это было жизнью. Той частью, что отражала его прошлое и связанное настоящее. Он умел драться — нет, даже не так, он дышал дракой, его сражение было в его крови и костях, в каждой клеточке. Его оружие — это он сам, он вместе со своей странностью, такой отвратительной, но такой полезной, со своими методами и своим происхождением, со всеми грехами — он был сильнее и лучше, потому что он, грязная крыса лабораторий, боец с дырою в груди, ставил всё на каждый бой — и ставка окупалась.
Гамлет начал сдавать, всё больше защищаться, а его противник даже не думал прекращать натиск. Антон играл с ним, как кошка играет с мышкой; вертел в руках лезвие, перебрасывал из одной ладони в другую, то так, то этак подначивал. Рапира Гамлета ни разу Антона не коснулась, но на самом Гамлете уже алели царапины, только больше сил давая Антону; удар за ударом пропускался, вспарывалась одежда, а Антон плясал вокруг, словно шаловливый ветер в поле, словно непредсказуемая молния то там появляясь, то тут. Лёгкая добыча. Слишком простой бой.
«Не забывайся», — говорили на улицах. Не упускай деталей. Помни всё.
Когда это произошло, Антон не понял.
Лицо Гамлета, искажённое отчаянием, показалось на мгновение застывшим, как и всё. Время затормозило — нет, это для Антона всё остановилось, замерев в бесконечно растянутой секунде, когда он внезапно — без страха или шока, которые ещё не успели прийти — понял, что у него нет сердца. Не в образном выражении. Не в значении эмоций. У него не было сердца. Сердце было изъято.
Антон покачнулся, заглотив грязный пыльный воздух. Гамлет смотрел на него синющими глазами, держа наизготове рапиру, которой уже можно было не пользоваться — победа в итоге осталась за ним. «Временное изъятие» — способность убрать из пространства что-либо, и этим чем-либо может быть любой элемент среды, в том числе настоящий внутренний орган… Как же Антон мог это забыть?..
— Благодарю за дуэль, — поклонился Гамлет, весь исцарапанный, изрезанный, в последний момент перетянувший на себя торжество.
Антон рухнул на колени и медленно повалился набок. Лишь затем пришла боль. И кроме этой боли ничего не стало.
Безумие, но странность проснулась не по его приказу. Она просто ударила, неожиданно, заставив замереть всё внутри, каждый сосуд, каждую тонкую вену и артерию, и весь естественный цикл веществ остановился на краткую долю секунды, не пролив ни капли крови в полость организма — и лишь тогда вновь ударило сердце о рёбра, возобновилось биение, заработал организм вновь. Странность пришла, когда её не звали, но спасла этим Антона, и он был бы потрясён — но он не мог…
Рвущая, подобная взрыву боль пронзила всё тело, каждый элемент превратился в наточенный камень, всё — из камней, режущее, задохнувшееся в краткое мгновение, с давлением и рассеявшейся пустотой одновременно. Антон хотел издать хоть хрип, но с губ ничего не сорвалось, ни вздоха, ни шёпота — тело сковала боль ужасающе огромная, какой он никогда не ощущал. Он повалился, пачкаясь в крови, заливавшей пол — не своей, потому что внешне ни одной раны не проступило на нём, чужой, что пролита было до него — и он понял, почему. Отрезать какую-то часть — всего на мгновение, но крови хлестнёт достаточно, чтобы убить болью.
Его спасла лишь странность, да и спасение фантомное — лишь физическое.
Антон давился криком, лёжа на полу, и судорога свела каждую клеточку тела, электрическим импульсом скользила по нервам от возвращённого сердца до кончиков пальцев. Антон не мог дышать, не мог смотреть и не мог думать, терзался и сгорал, и не сразу понял, что бой, законченный ударом странности Гамлета, застыл вместе с ним и его болью — вот оно, время, такое послушное, покорное, ласковое, как гибкое копьё о двух концах в руках, ударит дважды, как повертишь. Жизнь не имела значения, но имело значение время — эта иллюзия ощущений, эта игривая бесконечная спираль теперь сворачивалась перед его глазами, приобретая форму куда более интересную, чем всё, что ему доводилось видеть.
Взгляд растворялся в карминово-алом мерцании крови на белом полу. Жидкость остывшая, хотя ещё недавно была горячей, стремилась быстрее и быстрее, лишь времени позволяя себя обгонять. Материя, тоже скованная законами физики, но если правильно направить её пульсирующую, живую энергию, можно превзойти любые рамки, поломать кости запретам. Это совсем не трудно — видеть, как прекрасно может быть самое отвратительное. Это даже не требует усилий — в один взор, пронизанный вином и болью, охватить целиком исступлённое великолепие того, что столько лет в себе ненавидел и презирал.
«Форма крови» отзывалась в каждом отражении на озёрах багряных останков жизни. Она жила в ней, подчиняя свою стихию — одновременно и мёртвую, и живую. Она жила в Антоне — таком же и мёртвом, и живом, как кровь, составлявшая его суть, его прошлое и его предназначение. Его настоящее — это боль и скорбь, это чувство утраты и одиночество, это неспособность подпустить к себе кого-либо из боязни так же с ним обойтись, как со всем хорошим, сломать и разрушить. Антон — разрушение во плоти.