На втором уровне было душно и полуразрушено, но они ловко миновали компании сражавшихся — или Настя откидывала их с пути. Ей ничего не стоило, даже кровь с запястий не шла, и Михаил успокоился на этот счёт. Когда приходилось пробиваться, они пробивались — Каринов оружием таки владел — и спешили дальше. Новая секция, Белль сказала свернуть налево. Настя, затормозив у дверей, положила ладонь на их холодную поверхность.
— Отойди как можно дальше и в угол, — произнесла она раздельно и спокойно, её голос бережно пробрал реальность вокруг, даже Михаила затронув. Затем уже Настя атаковала, и дверь разлетелась в обломки; молодая лифа и её спутник заглянули внутрь.
Навстречу вышел мальчик лет шести, светловолосый и голубоглазый, в лабораторной одежде. Он смотрел настороженно, но с заметным любопытством, и сердце пропустило удар — значит, не все они такие потерянные! Михаил присел на корточки напротив мальчика, смягчая выражение, и тот внимательно приглядывался к незнакомому мужчине.
— Мы защитим тебя, обещаю, — ласково сказал Михаил. — От всего плохого. Пойдёшь с нами?
— Есть выбор? — уточнил мальчик.
— Конечно.
— Пойду.
Мальчик шагнул к ним, и Михаил подхватил его на руки, кивая Насте. Та улыбнулась мальчугану — коротко и осколочно, повернулась было обратно, чтобы идти впереди, как мальчик её окликнул:
— Постой, сестра! Ты такая же?
«Сестра»? Так он узнал в ней лифу? Михаилу было не понять связи, объединявшей лабораторных детей — во всяком случае, таких разных, как Настя и этот малыш.
— О чём ты? — вскинула светившиеся аметистом глаза Настя.
Мальчик протянул руку и коснулся её щеки. Девушка не отшатнулась, замерев в ожидании.
— Твой разум, — сказал он, — мне жаль. Но твоя душа горит.
— Ты видишь мою душу? — спросила девушка очень тихо, но в стенах коридора её голос отразился отчётливо.
— «Шёпот души», код «Сиан», — согласился мальчик. Он взглянул на Михаила. — Это единственное, что позволило мне быть человеком.
Эта фраза сама по себе была странной, но из уст шестилетнего ребёнка слышать её было ещё страннее. Михаил чуть нахмурился, но, поймав лёгкий испуг мальчика, с улыбкой покачал головой. Ни к чему его пугать, он и так дрожал весь. Однако же «быть человеком» — значит, он исключение? Мальчик прильнул к Михаилу и замер так, тихо дыша. Настя закрыла глаза, постояла так секунду, а затем шустро двинулась прочь, и Каринов пошёл за ней, придерживая ребёнка и размышляя, что сегодняшняя битва сама по себе удивительна.
Хотя бы тем, что он сражается не в одиночку.
— Оля!
Он узнал со стороны, по тёмным волосам, перевязанным у концов даже сейчас, окликнул с волнением, тревогой и со сжавшимся крепко сердцем. Оля — живая, в белом платье, со сверкавшими глазами — смотрела на названого брата с такой тёплой радостью, что у Михаила руки дрогнули, когда он обнял её за плечи, попутно притягивая к себе и Йорека, державшего Олю на руках. Йорек напрягся неловко, но потребовались секунды — и эта неуклюжая скованность спала. Михаил потрепал его по волосам, ни на кого не глядя, уткнувшись в макушку Оли, и ему было всё равно до целого мира — всё было в порядке. Хотя бы с ними.
— Нейтралы пришли! — с сиявшим взором воскликнула Оля, когда Каринов отодвинулся от ребят. Что-то в девушке заметно изменилось, и это явно было связано с парнем, на руках которого она находилась. Михаил подметил всё это и улыбнулся ещё радостнее: кажется, неуверенно и робко, но Оля сбрасывала оковы тоски, как и Йорек. Они всё же дали друг другу шанс.
Мальчика по имени «Сиан» он передал под покровительство Таи и одной из версий Каспера — ребята уже обустроили мини-лагерь по всем стандартам и теперь принимали лиф и раненых. Новости Михаил получил тут же: «тени» были объявлены мятежниками, но Антон вступился за них и позволил уйти, ещё несколько объявлений… Йорек опустил Олю на раскладной стул, и к ней сразу подбежал красноволосый мальчишка в белой одежде, хватая девушку за руки и скороговоркой благодаря Йорека. Оля потрепала мальчишку по волосам и повторила благодарность. Её взгляд, обращённый к Йореку, выражал больше, чем стоило понимать Михаилу, так что Каринов отвернулся и поскорее постарался покинуть пункт, но —
— Постойте!
«Сиан» — светловолосый ребёнок с чисто-голубыми глазами — зацепился за его ремень и затормозил так, тревожно переминаясь с ноги на ногу. Михаил покорно прервал шаг, повернулся к мальчику и присел на корточки, чтобы их лица находились на одном уровне. «Сиан» глядел на него встревожено и с горечью, такой глубокой, что больно стало. Это выражение не было потерянным, как у лиф первого поколения — но оно тоже было чужим для столь юного возраста. Как будто за короткий срок в шесть лет дитя испытало на себе всю скорбь человечества, и Михаил с внезапным благоговейным страхом подумал, что это вполне может быть так. Никто не знает, как далеко идут способности лиф. Способности лиф, связанные с контролем, а не боем — тем более.
— Что такое? — спросил Каринов. «Сиан» мялся, не подбирая слов, и Михаил со вздохом положил руку ему на макушку, ласково взъерошив волосы. — Ну же, говори. Я слушаю тебя.
Мальчик повторил его улыбку, скопировав, словно идеальное зеркало, а затем заговорил. И Михаил действительно не мог не слушать.
========== 5 / 10. Алые призраки ==========
— 24 ноября 2017
Твоя душа горит.
Как далеко могли заглянуть глаза ребёнка, способного видеть души? В чём вообще суть его странности заключалась, если теперь слова засели в голове и не выветривались даже ураганами звуков, какофонией шума и криков, треском и изломами? Вокруг царил ужас, хаос, в котором система проявлялась едва заметно, и этого стоило бояться — бояться каждого шага, каждого вздоха, каждой ошибки в царящем бедствии. Однако кое-что было неправильным.
Или правильным, как посмотреть.
Настя была частью этой катастрофы. Она понимала это с каждой секундой всё отчётливее и должна была, наверно, тревожиться, но только больше сил ей придавала каждая мысль. Хаос, шум и тишь, разрывы в пространстве и логике, неподвластные осознанию странности, воевавшие за то, что дорого их людям — и Настя среди всего этого, безупречное оружие с грешной репутацией, прокажённая и отвергнутая, но самая сильная. Она была сильнее Бориса, хотя он подчинял материю. Сильнее Роана, хотя его нельзя было убить. Сильнее, на одном уровне с другими лифами — потому что всё вокруг принадлежало им, каждая пылинка проекта, каждый кусочек бумаги или металла, каждое восклицание и капля крови.
Это был проект — всё, что вокруг, и сами лифы, его дьявольские порождения. Это вовсе не был бой с кем-то. Это не был бой с самим собой. Это вообще не был бой, потому что это было предназначение, то, ради чего лифы родились, выросли и существовали, их суть, пламя и скорбь, их ненависть, любовь — потому что ненависть невозможна без любви — их горе и восторг от ощущения нужности. Эта битва вовсе не ужасала, не вызывала горечи и не призывала к доблести, нет. Эта битва говорила лифам: «Вы такие, какими должны быть». Эта битва кричала каждым сполохом и каждой смертью: «Всё правильно».
Да, всё было правильно, от начала и до конца. От начала — от самых истоков, от белых стен, белых коридоров, белых комнат, детей в белой одежде, робких прикосновений, тихих голосов, странностях ради друг друга, отражений воплей, ядов и инъекций, кодов и имён. До конца — до пяти оставшихся, что услышали зов, что пришли обратно, в место, которое называется родным, прикоснулись к самому своему исконному устою.
В правилах лиф не было закона «не трогать лаборатории» не потому что они не знали, где их найти или как их уничтожить, нет. Такому закону не было смысла существовать, потому что лаборатории — это не материальные строения под землёй и отдалённые от города. Лаборатории — всё, что осталось в их сердцах, их костях, их крови. Проект всегда останется в них, потому что они — суть проекта. Закон уничтожения не мог быть выполнен, потому что лифы никогда не говорили друг другу умереть. Они говорили друг другу жить. Раз за разом, вдох за выдохом, плач за стоном.