Гашпар, святой человек, смотрит на женщину, и в его глазах не отражается ничего, кроме сострадания – ни тени хитрости.
– Что здесь произошло?
– Нас поразило ужасное зло, господин Охотник. Мы… – Женщина замолкает, её взгляд падает на меня. Ужас и отвращение заволакивают её лицо, точно тёмные тучи.
– Может, всё из-за этой волчицы! – кричит кто-то в толпе. – Смотрите, у неё на плаще кровь!
«Кровь Пехти, – думаю я, чувствуя, как от гнева перехватывает горло. – Кровь одного из ваших благословенных убийц».
Моя рука тянется к спрятанному в кармане ножу, но первой я нащупываю косу матери – словно маленького спящего зверька.
– Это невозможно, – отвечает Гашпар ласково, но твёрдо. – Эта волчица была у меня под присмотром с тех самых пор, как покинула селение. Она – не ваше чудовище.
«Не ваше чудовище, но всё-таки чудовище».
Минуя мамину косу, нащупываю нож, тру его под жёсткими взглядами этих патрифидов.
– Прошу, господин Охотник, – продолжает женщина. – Ранние морозы погубили весь наш урожай и половину нашего стада, а теперь и наши люди исчезают. Должно быть, это чудовище, которое из Эзер Сема приманил запах нашей крови. На прошлой неделе Ханна ушла и не вернулась, но мы нашли в воде её окровавленный платок. Потом был Болаз – мы нашли лишь его косу и мотыгу. А прошлой ночью крошка Эсти ушла из деревни поиграть и до сих пор не вернулась. Мы вообще не нашли её следов.
Чувствую, как на шее сзади поднимаются волоски. Единственными живыми существами, которых мы встретили на пути, были вороны, но, насколько я знаю, вороны столь же иллюзорны, как и те чёрные куры: готовы обнажить клыки и когти, как только сядет солнце.
– И вы были тверды в своей вере? – спрашивает Гашпар.
– Да, господин, – отвечает женщина. – Всё это время наш костёр горел ровно, даже когда дров и хвороста не хватало. Это просто не может быть наказанием от Принцепатрия, иначе бы Он забрал и наш огонь. Это, должно быть, дело рук Танатоса.
Жители тревожно переговариваются, соглашаясь, а выражение лица Гашпара из серьёзного становится суровым – черты лица резче, жёстче. Я мало знаю о Патрифидии, но помню, что Танатос – нечто такое, чего нужно бояться больше всего, нечто, склоняющее всех добрых последователей Принцепатрия к злу и греху.
И выслушав всё это, хочу посмеяться над их патрифидскими сказками. Людям не нужен какой-нибудь демон из тени, склоняющий и соблазняющий к злу; мы и без того по природе своей неразумны. Даже Иштен и другие боги подвластны жадности и желанию, могут сорвать с неба звезду или овладеть какой-нибудь девой у реки.
И всё же Гашпар произносит:
– Я поговорю с главой вашей деревни. Я пойду на поиски чудовища, охотящегося на вас, и убью его. Но сейчас уже темно. Нам нужно место для ночлега.
Его гладкий переход от единственного числа к множественному никого не удивляет больше, чем меня саму. Женщина, сузив глаза, окидывает меня взглядом с головы до ног. Жители всё шепчутся и шепчутся, мужчины нервно поглаживают бороды. Я открываю было рот, чтобы возразить, но блестящие улыбки их серпов и кос останавливают меня. Не уверена, что мне стоит рисковать произносить даже слово перед этими патрифидами.
– Хорошо. – Женщина смягчается. – Но вы должны понимать, господин Охотник, наши подозрения оправданны – никто не захочет спать рядом с волчицей.
– Конечно, – отвечает он. – Всё время нашего пребывания я буду тщательно за ней наблюдать. Я везу её как служанку в крепость графа Коронена. Для своего народа она на удивление кроткая.
Мне требуется вся моя выдержка, чтобы не сбросить его с коня, особенно когда он тайком коротко кивает мне, словно предупреждая не рисковать и не вмешиваться в его ложь. Женщина сияет.
– Это так чудесно, когда язычники находят способ искупить свои грехи, – говорит она. – Крёстный Жизни милосерден и может принять её как служанку.
Бросаю на Гашпара убийственный взгляд. Мы оба спрыгиваем на землю и пробираемся через толпу жителей. Они легко расступаются – то ли из уважения к Охотнику, то ли от ужаса их воображения перед моей языческой магией. Конечно, им нечего бояться, кроме маленького кинжала и моего неуклюжего обращения с ним, но я улыбаюсь, демонстрируя все свои зубы.
Староста деревни – Койетан, молодой человек с рыжей бородкой и румяным лицом. Я озадачена его возрастом, его гладким лбом без единой морщинки. Мне казалось, что старосты деревни все как Вираг. Но пусть Койетан даже близко не достиг возраста Вираг, он по крайней мере вполовину настолько же своенравный.