– Надеюсь, принц из тебя лучше, чем Охотник.
Краснея, Гашпар выхватывает стрелу. Он подаётся вперёд, грудь вздымается от тяжёлого дыхания. В холодном дневном свете я вижу розовые ручейки рубцовой ткани, бегущие из-под повязки на глазу. Тёмные ресницы на его здоровом глазу дрожат, словно он едва убеждён в собственной смелости.
– Я – по-прежнему принц, – напоминает он мне низким голосом. – А ты – просто какая-то волчица.
Его бахвальство не вызывает у меня раздражения; во всяком случае, он только что доказал, что даже самые мои бесхитростные насмешки могут его взбесить.
– Тем более. Ох и тяжело тебе осознавать, как сильно я тебе нужна, – говорю я. – Без меня ты не сможешь выжить.
Мои мышцы напряжены – я готова к его ответу. Но глаз Гашпара лишь ещё больше сужается, а по лицу пробегает хмурая тень.
– Моё выживание – по-прежнему залог твоей жизни. Если принц погибнет у тебя на глазах, платить придётся тебе. Скажи мне, волчица, кто кому принадлежит?
Он говорит о принце так, словно это кто-то другой, кто-то, с кем сам он знаком не слишком хорошо. Снова удивляюсь, почему он, кажется, презирает власть настолько же, насколько я её желаю. Но это лишь заставляет моё сердце трепетать от гнева – от настоящего гнева, куда сильнее, чем просто злобное самодовольство.
– Моя жизнь стоит намного меньше твоей, – огрызаюсь я. – Если она принадлежит тебе – значит, ты заключил невыгодную сделку.
Гашпар переводит дыхание.
– Если б дело было только в твоей жизни. Напоминаю, ты поставила на карту будущее всего своего селения, доверив мне защиту от гнева моего отца. Если ты потерпишь неудачу – их жизни тоже будут потеряны.
Его слова хлещут меня, точно хлыст молнии. Как только моя ярость стихает, я краснею со стыда. Он прав – я совершила ужасный, глупый, эгоистичный поступок, связав себя и своих людей с этим колючим Охотником. Бросаю взгляд на его топор и думаю, как это лезвие рассечёт мягкое горло Бороки. Смотрю на его руки, затянутые в чёрные перчатки, и думаю, что именно эти руки тащили мою мать в разверзнутую пасть леса. Но хуже всего – истина: я сама навлекла на Кехси дурной знак смерти.
– Тогда сам сражайся со своим чудовищем, – отрезаю я, отпрянув. – Сам охоться на своих кроликов и соблюдай свой глупый обет.
Мне всё равно, насколько тщетны мои слова или сколько раздражения звучит в моём голосе. Тащусь обратно в деревню, не оглядываясь; мёртвый кролик болтается у меня в руке. Гашпар окликает меня, но я не слышу.
На то, чтоб вернуться к скоплению шатров, у меня уходит больше часа. Укрощённый гнев внутри нарастает, как клубок непролитых слёз. Кудлатая собака кусает меня за край плаща, скуля. Шерсти у неё так много, что я не могу различить глаза – только чёрный подрагивающий нос. Тощая овца нервно блеет, глядя на меня, словно не знает наверняка, что волк у меня на спине мёртв. Серебристо-серые коровы жуют свою жвачку, не обращая на нас внимания.
Руки у меня должны быть связаны, но Койетана не видно, поэтому я насаживаю кролика на палку и подвешиваю над огнём. Отступаю на несколько шагов, прикрыв лицо согнутой в локте рукой, но от света и тепла у меня всё равно слезятся глаза. Такой костёр будет согревать деревню всю зиму в степи, где ночи могут быть такими же холодными, как Калева. Чувствую укол удовлетворения, когда вспоминаю, что это – священное пламя Принцепатрия, а теперь оно используется, чтобы язычница наполнила себе брюхо.
Приседаю возле шатра Ханны, чтобы съесть своего кролика. Бросаю собаке печень и сморщенное багровое сердце. Разрываю жирное тёмное мясо руками и проглатываю хрящи, не разжёвывая. Мне как-то доводилось высасывать мозг из кроличьих костей, в разгар одной из наших самых скудных зим, но сейчас я не в таком отчаянном положении.
Покончив с кроликом, облизываю пальцы и достаю отцовскую монету. Сколько раз я очерчивала пальцами выгравированные символы, пытаясь понять их смысл – словно голодный, пытающийся выдоить молоко из камня. С одной стороны был выгравирован профиль короля Яноша, с его царственным носом и пышными усами. Пытаюсь обнаружить сходство между лицом Гашпара и позолоченным изображением лица его отца, но не нахожу, а потом сама же злюсь на себя за то, что уделила ему столько внимания.
– Это – форинт?[3]
Вздрогнув от неожиданности, поднимаю взгляд. Доротъя стоит от меня на безопасном расстоянии вытянутой руки. Её волосы собраны сзади под красным платком. С огромным интересом она смотрит на мою монету, и я стискиваю ту пальцами. Горло сжимается.