Хоро говорила с гордостью, но Лоуренс не мог просто принять ее слова с улыбкой. Конечно, она была великолепна. Но, судя по опыту их совместного путешествия, едва ли она была настолько почитаема.
Она плакала. Она смеялась. Она сердилась. Она часто вела себя как ребенок. Если бы кто-то сказал, что она выше облаков, это было бы скорее пустое восхваление, нежели настоящая вера.
Пока Лоуренс об этом раздумывал, на лице Хоро появилась мягкая улыбка. Волчица взяла его за руку.
– Конечно, ты никогда не искал у меня знаний. Ты из тех редких дурней-самцов, что пытаются вместо этого отобрать у меня поводья… что, разумеется, невозможно, ибо ты даже надеяться не можешь добраться до той горной вершины, с которой я взираю на скуку этого мира.
Быть богиней, получающей одни лишь восхваления… несомненно, это очень одиноко. Когда Лоуренс и Хоро впервые встретились, она сказала ему, что путешествовала по миру, чтобы найти друзей. На лице ее была улыбка, но то была улыбка одиночества.
– И все же ты продолжаешь пытаться, да?
Понять, дразнит его Хоро или нет, всегда было трудно; но сейчас, глядя на ее грустную улыбку, Лоуренс просто представить себе не мог, чтобы она шутила. Едва Хоро заметила его неловкую усмешку, ее выражение лица сменилось на гневное. Лоуренс, однако, положил руку ей на плечо и притянул Хоро к себе. Волчица в его объятиях вздохнула – похоже, это был вздох удовлетворения.
– Но теперь…
Хоро чуть подвинулась; сейчас она смотрела снизу вверх, прямо в глаза Лоуренсу.
– …Я больше счастлива, когда на тебя так вот смотрю.
Красивая девушка смотрела на Лоуренса снизу вверх; но красивую девушку звали Хоро, так что он не мог принять это все за чистую монету.
– Несомненно, потому, что лицо, которое ты оттуда видишь, – лицо дурня.
При виде его сердито нахмуренных бровей Хоро, похоже, осталась довольна. Она прижалась к Лоуренсу еще крепче.
С каждым взмахом хвоста Хоро из него вылетали блохи – так много их там было. Лоуренс вдруг ощутил, как в груди у него затеплело от нежности. Хоро, по-прежнему прижимавшаяся к нему, захихикала.
Лоуренс тоже рассмеялся. Да, услышав их с Хоро глупые пикировки, даже самый ретивый школяр постесняется назвать ее «учителем».
Но раз Хоро этого хотела, то ничего не попишешь.
По крайней мере так подумалось Лоуренсу.
***
На другом краю лодки послышалось внезапное шевеление. Рагуса медленно поднялся на ноги; на лице его были странные отметины – похоже, оттого, что он спал, положив голову на руку. Он потянулся; увидев Лоуренса и Хоро, ухмыльнулся, потом зевнул.
Лоуренс повернул голову в ту сторону, куда они плыли. Там, впереди, по обеим сторонам реки виднелись причалы. Здесь располагались сборщики пошлин – такие же, как на горных и равнинных дорогах. Избежать их было невозможно.
До причалов было еще далеко, но Рагуса мог определить их приближение совершенно уверенно, каким бы сонным он ни был, – ему помогал жизненный опыт. Говаривали, что моряки могут понимать, что вокруг них происходит, просто по запаху морской воды. Интересно, к речникам вроде Рагусы это тоже относилось?
Пока Лоуренс размышлял, Рагуса опустил весло в воду и прогремел, выбив Хоро из спящего состояния:
– Подходим к сборщикам пошлин нового герцога, Диджина. В вашу плату за проезд эта пошлина уже включена. Я слышал, он любит охотиться на оленей, так что берет слегка многовато.
Лоуренсу не удалось углядеть связь между одним и другим, так что он переспросил. Рагуса улыбнулся и ответил:
– Герцог никогда не был в бою, но считает себя лучшим лучником в мире. Он думает, что может любого оленя положить одной стрелой.
Лоуренс мысленно посочувствовал слугам, которые должны были сопровождать герцога на охоте. Но другим охотникам под его правлением, должно быть, жилось привольно.
В воображении Лоуренса встала картина толстого, неуклюжего правителя, над которым смеются горожане.
– Понятно. Должно быть, его слугам приходится работать до полусмерти.
– Ходят слухи, что он пытается привлечь внимание какой-то принцессы… так что, думаю, он еще только начинает понимать, кто он есть на самом деле.
Подобные правители могут обладать огромным количеством недостатков, но при этом оставаться любимыми за их чудачества. Гордых аристократов-невежд презирают, но тех, кто своими поступками вызывает оживленные разговоры, любят.