Извраты поганые! — подумала Настя — Погодите, вот только развяжете, я до вас доберусь, мрази!
Но дергаться не стала, потому что поняла — ее беспомощные попытки освободиться вызывают у присутствующих только смех, а еще — распаляют похоть. Настя видела, как они облизывают взглядом ее тело, останавливая взгляд у нее между ног, и ее пробирала нервная дрожь. Настя понимала, что если ее сразу не изнасиловали, значит — готовят на продажу, значит ЭТО еще впереди, но…есть хоть мизерный, но шанс избежать насилия. Однако женское чутье ей говорило, что эти похотливые мрази близки к тому, чтобы наплевать на деньги и трахнуть ее прямо здесь, «не отходя от кассы).
Наконец, толстяк мотнул головой, будто отгоняя дурные мысли, и что-то резко сказал «кольчужному. Тот слабо улыбнулся, пожал плечами, вздохнул. И Настя украдкой вздохнула. Она поняла — изнасилование откладывается. Деньги перевесили все.
Затем все вышли из комнаты, закрыв за собой дверь, но Настю никто не попытался отвязать. Так она и лежала — раскоряченная в непристойной позе, залитая слезами ярости и отчаянья. Нет, Настя не оставила попыток освободиться — дергалась, натягивала путы, проверяя их на крепость, но ничего не помогало. Ноги в бедренных суставах начали ныть все больше, и это «нытье» перешло в боль. Растяжка у Насти была на уровне — она спокойно садилась на поперечный шпагат, переходила из поперечного в продольный, задирая ногу в балетном движении даже не помогала себе рукой — удерживая ее над головой. Давала знать танцевальная, считай балетная подготовка. Но…эта поза была неестественной, и суставы начали протестовать против такого грубого с собой обращения. И спина заныла — стол жесткий и холодный. Здесь, в этом чертовом бараке, было прохладно, как где-нибудь в глубоком погребе. Да еще похоже что Настя занозила себе спину, когда дергалась на столе в бесполезной попытке освободиться. Само собой, никто и не подумает ставить в рабскую каморку полированный стол. Хорошо хоть от коры очистили те доски, из которых его сколотили. И вообще — что касается условий содержания, это были просто-таки хоромы, если вспомнить, как содержат других, гораздо менее ценных рабов. Настя видела, в каком состоянии были те, кого вели мимо нее. Скелеты, а не люди! Непонятно, как душа в них еще удержалась.
Еще через минут пятнадцать у нее ныло все — суставы распяленных ног, плечи, спина, даже копчик, на котором она дергалась на столе, лодыжки, перетянутые повязками, затылок, по которому похоже что ее и приложили дубинкой. Настю подташнивало — видимо она получила микросотрясение мозга, не зря же ее отключило наповал.
Через час Насте уже хотелось выть, от боли и она с трудом сдерживалась от рыданий. Плевать на моральные страдания — ей было больно так, будто ее вывесили на кресте, как раба Спартака, пойманного легионерами. Да, такая казнь очень даже неприятна и без вбитых в ноги и руки гвоздей. Тебя просто притягивают к столбу, позволяя стоять на перекладине, и ты стоишь, изнемогая от боли в руках и ногах, пока не спятишь, или пока тебя не заберет милосердная смерть. Вот когда понимаешь, что укол копья в сердце от жалостливого легионера суть не зверство по отношению к осужденному, а благо, которое он подарил распятому преступнику.
И как вишенка на торте — Насте ужасно хотелось помочиться. Она не делала этого уже…и не помнила сколько времени. Давно! А как известно — женщины не могут терпеть часами. И потому, как Настя не крепилась, а все-таки не выдержала. Зажурчала струйка, и под ней стало мокро и тепло. Пока тепло, но скоро эта мокрота сделается холодной и мерзкой. А еще — от Насти будет вонять так же, как и от всех рабов. Впрочем, может это и к лучшему. Может насильники не позарятся на грязнулю? Хотя…Настя в этом сильно сомневалась — от них самих несло таким душком, что рабы воняли всего лишь чуточку менее духовито. Похоже, что в этом мире не особо заморачивались с гигиеной.
Дверь открылась через час. А может и через два часа — время потеряло свою размеренность. Настя лежала в луже мочи, ее бил озноб, и тело превратилось в сплошную рвущую рану. Никогда она еще не испытывала таких страданий. Боль после тренажеров? Да ерунда! Мышцы болят, вот еще страдания! Чушь собачья! Живот болит перед месячными? Тьфу одно! Ушибла руку, потянула связки? На следующий день все пройдет! А тут…хотелось выть, и рыдать, выть, и рыдать!
В дверь вошли трое — толстяк с жабьей мордой, такая же толстая, приземистая баба лет сорока, с рожей, на которую навечно приклеилось выражение недовольства всем на свете, и мужчина лет пятидесяти на вид, одетый в черную (это во время жары-то!) одежду, напоминающую некую униформу. Сходство с униформой подтверждалось еще и знаком, нашитым на плече у «черного». Что-то вроде нашивки, которую носят в армии. В руках мужчина держал довольно-таки объемистый саквояж, весивший судя во всему очень даже немало — «гость» явно напрягался, держа его в правой руке.