Нет, Малгожата Новак всегда держала спину ровно, взгляд её был твёрдым, а язык в меру язвителен, но справедлив. И только изредка, глухой ночью, когда думала, что внучка спит, женщина могла себе позволить при плотно закрытых дверях в собственную комнату дать волю чувствам – негромко, вцепившись зубами в сжатый кулак, тихо всхлипывая, давать волю слезам, которые не ручьями даже – потоками лились по щекам, собирались на остром, чётко очерченном, подбородке большими каплями и падали, расплываясь уродливым, мокрым пятном на пижамной футболке.
Девушке достаточно было одного раза случайно подглядеть подобную картину, чтобы каждый раз настойчиво гнать от себя мысли о счётах с жизнью. Наверное, единственный раз, когда бабушка полностью не забаррикадировалась в собственной комнате и в просвете между дверью и дверной же коробкой тогда ещё вполне ещё маленькая Катаржина смогла подсмотреть её страшную тайну. Это был единственный случай за всю их совместную жизнь, когда старшая родственница не сдержала до конца свои чувства и выплеснула их раньше, чем убедилась, что никто не увидит её в минуту слабости.
Теперь же… то самое чувство безысходности опять накатило, как только мысль о… возможном предательстве биологического отца заставила сердце болезненно, почти до тоскливого воя, сжиматься (да, она его мало знала, но надежда на обычную семью, счастье – непрошенная и в то же время такая желанная, уже успела начать вить своё гнездышко в душе Каси)… И снова она не могла поступить так, как советовала одна периодически возникающая мысль.
Здесь уже были замешены другие. Четкое осознание, что, прервав свой жизненный путь, она не просто поддастся собственным желанием, нет, она станет убийцей, потому что с её кончиной погибнут ещё двое – волчица и, как теперь выяснилось, драконица – оба её секретных «я». Два совершенно безобидных, ничего плохого ей не сделавших, существа. И это хорошо отрезвляло. Особенно, мысли о том, что уж если её бабушка смогла пройти через многое… то ей, Катаржине, замарать светлую память о дорогом, самом близком существе – не стоит.
Придя к определённым выводам, девушка вдруг ощутила, как хандра отступает. На этот раз, она откуда-то знала – навсегда. Прошлое действительно её отпускало, становясь вчерашним днём. Возможно, и из-за того, что она, наконец, обрела свою целостность. Взгляд стал более ясным и осознанным. Глаза сами собой выцепили напряжённый, изучающий – драконицы…
Та же, вроде как увидев что-то в Катаржиныных глазах издала облегченный вздох, выпуская носом призрачную струйку дыма, и, склонившись, успокаивая, лизнула макушку такой же напряженной волчицы.
- Chodź do[1], - позвала их девушка, ощущая, что на данный момент даже с места не сдвинется, настолько её вымотали все эти приключения, нерво-встряски и неприятные размышления..
Как ни странно, ни одна, ни вторая особого возмущения не выказали по поводу подобного обращения, а дружно стали подгребать к девушке, радостно лизнули её в обе щёки так, что та чуть не упала и начали устраиваться вокруг неё прямо на полу.
Кася только вяло улыбнулась. Держать себя в сидячем положении оказывалось всё сложнее, с уходом напряжения из организма будто стержень резко вынули и она сейчас чувствовала себя гуттаперчевой куклой, которую шатает в разные стороны и в сон клонит. Её даже мало интересовало, что осталась куча невыясненной важной информации, что спать она в собственном же сне будет (или что это у неё сейчас происходит) не на рядом стоящей кровати, а на грязном полу…
Усталость брала своё, не считаясь с какими-либо желаниями…
«Ты – справилась, коханье моеʹ!» - в странном полусне-полуяви, начавшее забываться тепло таких родных рук снова обнимало девушку за плечи, - «Кашенька мояʹ!..»
«Ба, я так мало знаю» - снова, как раньше жаловалась Катаржина, - «Так мало…»
«Do odważnych świat należy[2]» - снова шептал бабушкин голос, а по взлохмаченной макушке ласково, почти невесомо, скользит родная сухая ладошка.
И так чётко эта картинка ощущалась, что у Каси даже слёзы на глазах выступили. Только в этот раз ничего с тоской и горем они не имели. Счастье, тепло и внутренний свет рождали внутри девушки, некогда вызывавшие одни лишь боль и тоску, воспоминания.
Дальнейшее она не помнила. Знала лишь одно – впервые за долгое время она во сне чувствовала только тепло и свет, словно солнце своими лучами её со всех сторон обнимало.