Его больно ранило то презрительное отношение к сироткам, что ни бедные, ни богатые люди не давали себе труда скрывать. Если бы он давал волю своим чувствам, то затевал бы ссору с каждым, чей взгляд показался бы ему непочтительным, и одних проучил бы ударом кулака, а другим предложил бы решить дело поединком. Но здравый смысл подсказывал ему, что репутацию Берты и Мари нужно защищать совсем по-другому и дракой не восстановить их доброе имя. Кроме того, он опасался — и это пугало его больше всего, — что, если он не сдержит себя и ввяжется в какую-нибудь драку, сестры узнают, как о них думают.
И потому бедный Жан Уллье терпел незаслуженную обиду и изливал свою боль только в горьких слезах и горячих молитвах Богу, великому поборнику справедливости и защитнику обиженных. Это сделало его нелюдимым. Видя вокруг одних лишь врагов своих дорогих деток, он не мог не возненавидеть людей и готовился воздать им злом за зло, мечтая о новых революциях.
Но революция 1830 года, с которой Жан Уллье связывал определенные надежды, не дала ему возможности осуществить планы мести.
Однако Жан Уллье ждал, что мятеж, не утихавший на улицах Парижа, захлестнет в какой-то момент провинцию.
Однажды, ясным сентябрьским утром, маркиз де Суде, его дочери, Жан Уллье и свора гончих — за последние годы она несколько раз обновлялась, но числом больше не стала — охотились в Машкульском лесу.
Вот уже три месяца маркиз с нетерпением ждал этого дня, обещавшего ему редкое удовольствие, а речь шла всего-навсего о том, чтобы захватить выводок волчат, которых Жан Уллье обнаружил в их логове еще слепыми и за которыми с тех пор присматривал, как и подобает истому волчатнику.
Последняя фраза, быть может, нуждается в некоторых пояснениях для тех читателей, кто незнаком с благородным искусством псовой охоты.
Герцог Бирон, обезглавленный в 1602 году по приказу Генриха IV, когда-то, будучи совсем юным, говорил своему отцу:
«Дай мне полсотни кавалеристов, и, когда из города, как обычно, выедут за фуражом двести человек, я перебью их всех до одного; если эти двести человек погибнут, город будет вынужден сдаться».
«А что потом?»
«А потом город будет взят, вот и все!»
«И король перестанет в нас нуждаться. А мы всегда должны быть ему необходимы, болван!»
Так двести солдат остались живы, город не был сдан, а Бирон и его сын остались необходимыми и, следовательно, сохранили себе королевскую милость и королевское жалованье.
Так вот, с волками произошло то же самое, что с солдатами, которых пощадил отец Бирона. Если бы волки перевелись, то не нужен был бы начальник волчьей охоты.
Таким образом, Жан Уллье, помощник начальника волчьей охоты, заслуживает прощения за то, что позаботился о волчатах-сосунках и не пристрелил без всякой жалости их волчицу-мать, как поступил бы с матерым самцом.
Но это еще не все.
Трудность охоты на матерого волка состоит в том, что травить его собаками непросто, а загонять — занятие скучное и однообразное; однако охотиться на пяти-семимесячного волчонка легко и увлекательно.
Желая доставить хозяину удовольствие, Жан Уллье, когда обнаружил этот выводок, постарался не потревожить и не вспугнуть волчицу; он не стал жалеть чужих овец, что пойдут на прокорм матери и детенышам; пока они подрастали, он приглядывал за ними с трогательной заботливостью, следя за тем, чтобы они не стали добычей какого-нибудь дерзкого охотника, и обрадовался, когда как-то нашел логово пустым и понял, что волчица увела своих детенышей за собой.
Наконец однажды, решив, что они уже достаточно подросли для выполнения его замысла, он дал им уйти в мелколесье, протянувшееся на несколько сотен гектаров, и спустил на одного из волчат все шесть собак маркиза.
Бедный волчонок, не понимавший, что значат звуки рога и весь этот истошный лай, потерял голову: он выскочил из окружения, где остались его мать и братья, которые могли бы отвлечь собак и дать ему возможность спастись; он перебежал в другое урочище и там с полчаса петлял, как заяц, а затем, обессиленный непривычно долгим бегом, чувствуя, что отяжелевшие лапы не хотят нести его дальше, уселся на свой хвост и стал ждать.
Ему не пришлось долго ждать, чтобы узнать, чего от него хотят: вожак Домино, серая жесткошерстная вандейская гончая, через несколько секунд набросился на него и одним движением челюстей переломил ему хребет.
Жан Уллье, отогнав собак, пустил их по следу волчонка в обратном направлении, и через десять минут брат убитого уже удирал во всю прыть, а собаки гнались за ним по пятам.