При виде несчастья, невольными виновницами которого они стали, сестры бросились к молодому человеку, схватили его за плечи и, присоединив к решимости силу, не свойственную обыкновенным женщинам, вытащили его наружу и усадили на каменистый склон.
Еще не зная, что рана не так серьезна, как им показалось на первый взгляд, Мари побледнела и задрожала; что же касалось Берты, менее впечатлительной, чем ее сестра, то она ни на минуту не потеряла самообладания.
— Беги вон к тому ручью, — сказала она Мари, — и намочи платок, надо вытереть у этого бедняги кровь с лица, а то он ничего не видит.
Пока Мари выполняла это поручение, Берта, обернувшись к молодому человеку, спросила:
— Вам очень больно, сударь?
— Простите, мадемуазель, — ответил он, — у меня столько причин для беспокойства в данную минуту, что я не знаю, снаружи ли болит у меня голова или внутри.
А затем, разразившись рыданиями, до этой минуты сдерживаемыми с большим трудом, он воскликнул:
— Ах! Господь наказывает меня за то, что я ослушался матушки!
Хотя человек, который произнес эти слова, был совсем юн — как мы говорили, ему едва исполнилось двадцать лет, — но они прозвучали по-детски, совсем не соответствуя его росту и охотничьей одежде, и, несмотря на сострадание, вызванное его раной, девушка вновь рассмеялась.
Бедный юноша бросил на сестер взгляд, полный укора и мольбы, а на ресницах блеснули две крупные слезы.
В то же мгновение он порывистым движением отбросил смоченный прохладной водой платок, что Мари положила ему на лоб.
— Да что это вы такое делаете? — спросила Берта.
— Оставьте меня! — воскликнул молодой человек. — Я не желаю, чтобы обо мне заботились после того, как надо мной смеялись. О! Как я теперь жалею, что не убежал отсюда, как я хотел вначале, рискуя пораниться в сто раз сильнее!
— Пусть будет так, но раз уж вам хватило благоразумия не сделать этого, — возразила Мари, — не теряйте здравого смысла и сейчас позвольте мне снова положить повязку на вашу рану.
И, подобрав платок, девушка приблизилась к раненому с выражением такого глубокого сочувствия, что он, покачав головой не в знак отказа, а в знак покорности, ответил:
— Поступайте как вам угодно, мадемуазель.
— О-о! — воскликнула Берта, от которой не укрылась смена настроения на лице юноши. — Для охотника вы, сударь, что-то уж слишком чувствительны.
— Прежде всего, мадемуазель, я вовсе не охотник, а сегодня, после того, что со мной случилось, я менее чем когда-либо расположен им стать.
— Тогда прошу меня простить, — сказала Берта все тем же насмешливым тоном, так возмутившим молодого человека, — но вы так ожесточенно сражались с шипами и колючками, а главное, с таким пылом натравливали наших собак, что позволительно было подумать, будто вы, по крайней мере, стремитесь, чтобы вас называли охотником.
— О нет, мадемуазель, я поддался порыву, которого и сам не понимаю теперь, когда ко мне вернулось хладнокровие, и я сознаю всю правоту матушки, называющей нелепой и жестокой эту забаву с ее целью — насладиться и потешить свое тщеславие муками и смертью беззащитного животного.
— Поосторожнее, сударь! А не то нам, находящим удовольствие в этой нелепой и жестокой забаве, вы покажетесь лисой из басни, — сказала Берта.
В это время Мари, снова намочив платок в ручье, собралась во второй раз положить его на голову юноши.
Но раненый оттолкнул ее.
— Ради всего святого, мадемуазель, — сказал он. — Избавьте меня от ваших забот. Разве вы не видите, что ваша сестра продолжает надо мной издеваться?
— Прошу вас, успокойтесь, — попросила Мари так мягко, как только могла.
Однако юноша, не поддавшись обаянию этого ласкового голоса, поднялся на одно колено, явно намереваясь встать и уйти.
Это упрямство, присущее скорее ребенку, чем мужчине, рассердило вспыльчивую Берту, и ее нетерпение, вызванное таким похвальным чувством, как человечность, излилось, однако, в выражениях, пожалуй чересчур сильных для особы ее пола.
— Черт возьми! — воскликнула она так же, как ее отец в сходных обстоятельствах. — Так этот гадкий мальчишка не желает слушаться? Ты перевязывай, Мари, а я буду держать его за руки — черта с два он у меня пошевелится!
В самом деле, Берта схватила молодого человека за запястья с такой неожиданной для девушки силой, что все его попытки освободиться оказались тщетными, и это облегчило Мари ее задачу: она, наконец, сумела наложить на рану платок.
После того как Мари с такой сноровкой оказала первую помощь, будто она была ученицей Дюпюитрена или Жобера, Берта сказала: