— Еще! — шептала Аньес.
Телефон заливался. Элен не могла не знать, что мы в столовой — мы вновь играли с огнем, словно пароксизм был непременным условием любви, связавшей нас, как животных, которые наконец-то спарились. Я первым высвободился из объятий.
— Возьмите трубку, быстро!
— Придешь потом ко мне?
Я поостерегся обещать что-либо. Остаток осторожности побуждал меня не брать инициативу в свои руки. Часть дня я провел у себя в комнате. А несколько позже сделал самое поразительное из своих открытий в этой квартире. Это произошло, когда я пробрался в небольшую гостиную, прилегающую к спальне Аньес, чтобы подслушать, о чем у нее говорят. Возле камина стоял платяной шкаф. Я открыл его, он был набит кое-как брошенными туда вещами: женскими перчатками, галстуками, оловянными солдатиками, носовыми платками, фотографиями мужчин и молодых людей, а поверх этой кучи игрушек, тряпок и безделок лежала коса белокурых волос, хранящая блеск и гибкость жизни, словно ее только что отрезали. Из спальни Аньес чуть слышно доносились рыдания. Я долго вслушивался в них, всеми силами отказываясь верить.
Глава 5
Из осторожности я никогда не подслушивал под дверью дольше, чем несколько минут. И в этот раз я уже собирался ретироваться, как вдруг необычный шум приковал меня к тому месту посередине гостиной, где я стоял. Это был глухой удар, словно кто-то грохнулся об пол. Паркет под ногами вздрогнул, подвески на люстре заходили ходуном. Я колебался между любопытством и испугом, но за стеной все замерло. Стихли голоса, прекратились рыдания. Зато послышались звон стакана или склянки и журчание водопроводной воды. «Я впадаю в идиотизм, — мелькнуло у меня в голове. — Может, она просто опрокинула стул, а я напридумывал бог знает что!» Установилась полная тишина, она наводняла комнату, подобно газу, я вдыхал ее до умопомрачения, однако она стала казаться мне более необычной, чем все остальное. Рояль, запинаясь, выдавал Шопена. Я вернулся к двери и дотронулся до ручки. Войти? А что потом? Что я скажу? Аньес попросит меня выйти вон и будет права. И все же внезапное и полное отсутствие признаков жизни за дверью было странным. Ключ как всегда торчал в скважине, заглянуть в комнату было невозможно.
— Что вы здесь делаете?
Я подскочил как ужаленный. Элен так пристально разглядывала меня, что мне стало страшно. Недоверие, хитрость, горе, целая гамма с большим трудом сдерживаемых страстей исказила ее черты, превратив лицо в жалкую белую маску. На грубость я инстинктивно ответил грубостью.
— Да тише вы! Мне очень хотелось бы знать, что происходит за этой дверью. Только что оттуда донесся звук сильного удара. Мне показалось, кто-то упал… Элен приблизилась и стиснула руки.
— Этого следовало ожидать, — тихо проговорила она.
— Чего? Чего следовало ожидать? Она отстранила меня и постучала.
— Аньес… Открой! Немедленно открой! Прошу тебя открыть! Прислушиваясь, мы оба пригнулись, так что чуть не соприкасались головами.
— Вот что значит играть с огнем, — выдавила Элен.
Голос ее дрожал от гнева. Я снова подергал ручку. Дверь была заперта на ключ.
— Аньес! Если ты… Дверь отворилась. В проеме показалась Аньес.
— Ага! Вот и вы, — с каким-то презрительным вызовом сказала она. — Ну что ж, входите. Смотрите.
На ковре у окна была распростерта женщина, ее посетительница: голова покоилась на подушке, глаза и лоб были прикрыты мокрым полотенцем. На столике рядом с ней стояла деревянная повозка с лошадкой — одна из тех грошовых игрушек, по которым дети сходят с ума.
— Она лишилась чувств, — спокойно объяснила Аньес. — Мне не удается привести ее в сознание.
— Ты спятила! — с криком набросилась на нее Элен. — Эта женщина может умереть…
— Да нет же. Что будем делать?
— Может быть, позвать доктора? — предложил я. Элен передернула плечами:
— Доктора? Чтобы нарваться на скандал? Она встала на колени и без церемоний приподняла женщине голову.
— Одеколон, быстро! Пока Аньес ходила за одеколоном, Элен торопливо сообщила:
— Она уверяет, что обладает даром провидения. И находит таких же сумасшедших, которые ей верят… Вот вам и результат! Мне надо было с самого начала поставить вас в известность, Бернар, но такие вещи нелегко говорить… Ага, вот и одеколон! Аньес принесла пузырьки, полотенца.
— Ну все, моя дорогая, — угрожающе зашипела Элен. — Довольно с меня всей этой публики, желающей знать больше, чем остальные смертные. — Она то и дело плескала себе на ладонь резко и возбуждающе пахнущим одеколоном и терла незнакомке лицо.
— Как будто настоящего мало! Нет, им подавай еще и будущее. Чушь!… Поднимите ее, Бернар.
Я приподнял безжизненное тело молодой женщины. Элен раза четыре с безудержной злостью хлестнула ее по щекам. Аньес хотела вмешаться.
— Ты заслуживаешь того же, — вновь закричала Элен. — До сих пор я терпела, но моему терпению пришел конец, слышишь?
— Я имею право…
— Никакого права… Или веди себя как полагается, или уходи и шатайся по ярмаркам с доморощенными бардами и шпагоглотателями.
— Ах вот как! Ты мне осточертела… Надоело подыхать с голоду. Семья, традиции — все это прекрасно, но давно устарело, уверяю тебя.
Кто-то старательно упражнялся на рояле. Мне было тяжело держать женщину, и я предложил:
— Может быть, положим ее на постель? Но сестры не слушали меня.
— Мне стыдно за тебя, — продолжала Элен. — Дурачить людей! Водить их за нос! Лгать ради собственного удовольствия!
— Я не лгу. Я даю им каплю счастья, если ты способна это понять. Я рассказываю им об их пропавших родных.
— Нет, вы только послушайте ее! Она могущественнее священника, вообще всех на свете! Мне явно пора вмешаться, милочка.
— Оставь меня в покое. Я буду делать то, что хочу. Я у себя дома. Молодая женщина пошевелилась, открыла глаза.
— Тише, — сказал я. — Она вас слушает.
— Вот именно, — крикнула Аньес. — Замолчи! Пусти меня к ней…
— Почему она потеряла сознание? — поинтересовался я.
— От волнения. Я рассказывала ей об ее умершем сыночке… Я его видела, ее маленького Роже…
— Роже! — повторила незнакомка и вновь залилась слезами. Я не без труда поднял ее и усадил в кресло.
— Ну что, вам получше?
— Кажется, да. Элен взяла ее за руку.
— Сейчас вы отправитесь домой, — тоном, не терпящим возражений, сказала она. — Выбросьте все из головы. Будьте стойкой, а сюда больше не возвращайтесь: все, что вам здесь наговорили, неправда. Я не знаю, где ваш маленький Роже, и никто не знает. Никто не может его видеть. Это тайна, которую нужно уважать!
Женщина повернула к Аньес искаженное отчаянием лицо. Аньес побелела и твердо заявила:
— Я его вижу.
— Уходите, — взмолилась Элен. — Бернар, помогите ей.
— Вы против меня, Бернар, — сказала Аньес. — А ведь вы лучше любого другого знаете, что я говорю правду.
Элен подняла с ковра шарф и быстрыми движениями повязала им голову посетительницы, застегнула ее черное пальто, засунула в сумку деревянную тележку и подтолкнула женщину к выходу.
— Роже!
— Смелее! — подбадривала Элен. — Идите… Вы же можете идти, верно?
— Выбрось ее на улицу! — крикнула Аньес.
— Бернар, идите вперед. Предупредите меня, если на лестнице кто-то есть, — попросила Элен. Я открыл входную дверь.
— Никого! Элен отпустила женщину.
— А теперь уходите. Я запрещаю вам возвращаться.