- Спокойной ночи, Элен.
Я разделся, вещи бросил на кресло. На пол упал бумажник Бернара. Я поднял его, подбросил на руке, затем сунул в карман. Бумажник Бернара! Мой бумажник!
Глава III
На следующий день я проснулся рано, как всегда ожидая сигнала, которым нас будили в лагере. Мои пальцы недоверчиво ощупывали тонкий лен постельного белья, шелковистый пододеяльник на пуховике, и только тут до меня дошло, что я в Лионе, спрятался в альков, как в скорлупу, свободен и недосягаем для внешнего мира. Я, как в детстве, засунул руку под подушку и с наслаждением потянулся, упиваясь безграничной радостью освобождения. Ни капо, ни команд, ни друзей по несчастью; я перестал быть составной частью стада. Бернар?.. С ним я помирился. Я из тех, кто умеет любить только мертвых. Элен?.. Еще одно тому подтверждение. Пока она существовала лишь в моем воображении, она занимала меня. Стоило мне увидеть ее, и она стала интересовать меня куда меньше. Она не была мне по-настоящему нужна. Но я был не прочь, чтобы она полюбила меня или по крайней мере постаралась это сделать, поскольку заметил в ее отношении к Бернару некоторую сдержанность и как бы усилие. Должен ли я сказать ей правду? Ни к чему лукавить с самим собой. Я-то знаю, что промолчал, чтобы выиграть время. Признаться, что я Жерве, означало покинуть этот дом, вновь отдаться на волю случая и повседневных житейских испытаний. Остаться здесь, объявив о гибели Бернара, просто немыслимо. Таким образом, большая и самая глубокая часть моего существа стремилась остаться. Мне было хорошо тут. Мне нравились и эта тишина, и эти перешептывания в комнатах с высокими, строгими потолками, и эти блуждания со свечой в руке. Ни Элен, ни Аньес не будут меня стеснять. Мне от них не нужно ничего, кроме заботы, устранения с моего пути материальных тягот, чтобы я мог восстановить силы, вновь приняться за работу. Случатся ведь минуты, когда дома не будет ни той, ни другой. Тогда я проберусь в гостиную, приподниму крышку рояля... Потом постепенно подготовлю их к своему признанию, но сперва нужно познакомиться. Буду честным до конца и скажу: я обожал всякий маскарад, переодевания, все, что снимает с чувства налет банальности, подстегивает и пробуждает воображение, делает его раскованным. Когда-то давно, прежде чем сесть за рояль, мне случалось наряжаться в театральные костюмы матери. Мои экзерсисы начинали звучать то задумчиво, то как-то особенно плавно, в зависимости от того, облачался ли я в костюм Паулины или Береники*. Что, если стремление стать Бернаром поможет мне покончить с мучительными воспоминаниями?
______________
* Героини трагедий - Корнеля "Полиевкт" (1641 - 1642) и Расина "Береника" (1670).
Я встал, вышел из алькова. Паркет холодил ноги. Ощупью добрался до окна и открыл ставни. Улица заканчивалась площадью, на которой высился расплывчатый в утреннем тумане силуэт церкви с освещенными витражами. В другие времена я вновь лег бы в постель, больной от отвращения и тоски. Но этим утром ничто не могло умалить мою веру в себя. Я энергично умылся холодной водой. Все казалось мне распрекрасным, а я никогда не лукавил с тем, что доставляло мне удовольствие. Ну в самом деле, не стал же я чудовищем только потому, что жизнь однажды слегка вскружила мне голову! Я привел себя в порядок. Причесался. Освежился одеколоном. Взглянул в зеркало в платяном шкафу. Костюм старого Мадинье с чрезмерно высоким воротом и множеством кармашков делал меня похожим на студента Эколь Нормаль 1900-х годов. Аньес будет над чем всласть повеселиться. Я не мог бы объяснить почему, но мнение Аньес значило для меня гораздо больше, чем мнение ее сестры.
Элен была в столовой.
- Как спалось? Хорошо отдохнули?
- Спасибо. Лучше не бывает.
Она подвинула мне развернутый газетный лист.
- О вашем друге уже пишут, правда, пока без подробностей. Прочтите. На третьей странице.
Две строки из газетной заметки о происшествиях за последний час неприятно поразили меня:
По всей видимости, смерть наступила в результате несчастного случая, но не исключено и убийство.
- Бедняга Жерве, - вздохнул я.
- Люди стали недоверчивы, - заметила Элен. - В несчастные случаи больше не верят... Берите масло.
В пепельном утреннем свете, делавшем наши лица какими-то помятыми и несвежими, Элен выглядела еще более увядшей, чем накануне. Только-только пробило восемь, а она была уже одета для выхода в город.
- Элен, - начал я, - нам нужно кое-что обсудить: ни за что на свете я не соглашусь усложнять вашу и без того нелегкую жизнь. Напротив, я желал бы помочь вам, не знаю, правда, как, но должен же быть способ, и не один...
- От вас ничего не требуется, - перебила она меня. - Я не нуждаюсь в вашей помощи.
- Так ли?
- Да. Заботы о пище не доставляют мне больших хлопот, а хозяйство не мужское занятие.
- Элен, я крайне тронут...
Она сама на этот раз положила руку на мою. И сделала это с какой-то внезапной решимостью, словно заранее обдумала этот жест; уже целиком войдя в роль Бернара, я добавил:
- Я должен поблагодарить вас и за все остальное - за письма и посылки...
- Теперь это в прошлом, Бернар. Вы здесь.
Она пристально смотрела на меня своими серыми, внимательными глазами, которые не умели смеяться. Было в ней что-то от школьной учительницы, и я с еще большей, чем накануне, силой ощутил: меня экзаменуют.
- Я счастлив быть здесь, - глупо сказал я; в этот момент ее рука более дружески оперлась на мою, и неуместная мысль пронеслась у меня в мозгу: она девушка.
- Чему вы улыбаетесь? - тихо поинтересовалась она.
- Тому, что чувствую себя в безопасности... Что, кажется, у меня есть наконец дом!
- Это правда? Вы говорите это не только для того, чтоб сделать мне приятное?
- Элен, как вы можете?..
Она убрала руку и оперлась подбородком на переплетенные пальцы.
- Да, знаю, жизнь у вас была не из легких.
- Может быть, не такая уж нелегкая, но проведенная в трудах и одиночестве... Пришлось вкалывать, чтобы прочно поставить дело. Помогать было некому: родители умерли. Дядя - очень щедрый человек, но наведывался во Францию раз в несколько лет...
- Есть ли от него известия?
- Нет. Боюсь, не умер ли он, бедняга. У него была неизлечимая болезнь печени.
- А вы не пробовали возобновить отношения с сестрой?
- Нет. И не стану.
- Почему?
- Да потому, что Жюлия... Мне бы не хотелось, например, знакомить вас с этой особой, понимаете?
- Да, - медленно выговорила Элен. - В семье не без урода.
В соседней комнате зазвонил телефон, но она не тронулась с места.
- Я представляла вас иным, - вновь заговорила она.
- Из-за моей профессии?
- Ну да. Вы казались мне более могучим, более...
- Вроде лесоруба, - засмеялся я.
- До чего я глупа! - смутилась она, и мне это понравилось.
Телефон надрывался, я повернул голову в сторону гостиной, но Элен, чуть пригнувшись ко мне, объяснила:
- Это сестре. Не обращайте внимания. Аньес часто звонят.
- Вы сожалеете? - спросил я.
- О чем?
- Ну... что я не похож на лесоруба?
Она взглянула на часики и поднялась.
- Нисколько, - с игривостью, на короткий миг осветившей ее лицо, ответила она, и я словно подглядел в ней маленькую девочку, какой она когда-то была.
- Элен!
- Я тороплюсь! Ешьте досыта. Отдыхайте.
Она ушла. Телефон умолк, зато звякнул колокольчик в передней и послышались чьи-то удаляющиеся голоса. Я намазал хлеб маслом. До чего же здорово есть сколько душе угодно! Газета сползла на стул. Я развернул ее и еще раз прочел встревожившую меня заметку. В общем-то, она ничего не значила. О том, что неизвестный, обнаруженный мертвым на железнодорожных путях, был беглым военнопленным, умолчали. Видимо, на этот счет существовала инструкция. В остальном - предположение об убийстве, общее место, журналистские штучки...
И тут меня осенило, я отложил нож. Мыслимо ли это? Как же я сразу-то не догадался о том, что буквально бросается в глаза? Если теперь я признаюсь, что я не Бернар, меня непременно заподозрят в убийстве с целью занять его место. Может быть, даже в умышленном убийстве. Моя ложь, как ловушка, захлопывалась за мной. Правду говорить слишком поздно. Я так резко оттолкнул от себя чашку, что кофе выплеснулся на скатерть. Стоп!.. Не спешу ли я с выводами? Действительно ли я вынужден лгать и дальше? Приговорен ли оставаться Бернаром?.. Но способен ли я выдержать взгляд Элен в случае, если признаюсь, что...? Нет! Я слишком далеко зашел в отношениях с ней. К тому же я не могу позволить женщине судить меня. "Ну что ж, старина, - с горечью подумал я, - женись на ней. Если уж быть Бернаром, то до конца!" Чем больше я представлял себе последствия своей... неосторожности, тем больший испытывал страх. Я удрученно повторял: "Ты Бернар! Ты Бернар!" Ну да, я Бернар, и любая ничтожная оплошность может меня погубить, а сколько их я уже совершил. Мое благодушие сменилось отчаянием, я даже подумал, не сбежать ли мне, не скрыться ли, пусть это и позорно. Но деньги?.. Жерве был беден, одинок. А у Бернара имелся счет в банке. Решительно я погружался в пучину грязи и низости. Стоило ли спасать свою шкуру ценой такого позора? Но ведь речь не о моей шкуре, а о моем будущем творении, лучшем, что есть во мне, единственном оправдании моей жизни. Нет, этим я ни за что не поступлюсь. Впрочем, еще есть время все обдумать. Может быть, есть какая-нибудь уловка, которая поможет мне выпутаться.