Среди родовичей Жила слыл мужиком сильным умом и крепким своей волей. Мало кого слушался, мало кто мог перегнуть его на свою сторону. Иные говаривали, что строптив чересчур, даже против богов волю свою ставит. Оттого и невзлюбили Жилу и из старшин путь показали. Зато теперь Жиле воля вольная.
Дело неслыханное ранее – с волчьим братством до крови грызться. Было – враждовали родовичи с Волками, особенно когда свое добро отдавать было жалко лесным бойникам, охочим до добычи. Но сколько помнил Гъюрг, община Волков терпела – ради той же добычи, из южных богатых земель обильно приносимой. Княжья малая дружина вбирала тогда в себя, раздуваясь, как бычий пузырь, всю волчью рать и тех, кто Волком только на время похода становился. Терпели и хищную хватку бойников, и обычаи их волчьи. Да вот, гляди, не вытерпели. Жила и здесь объявился первым.
Гъюрг подцепил пальцем из травы рваный полотняный лоскут, запачканный красным. Сложил пополам и аккуратно заткнул за пояс – братнина кровь, волчья кровь. Не должно ей оставаться возле дома врага. Он еще раз внимательно провел взглядом по плеши. Сомнений не было – брата убивали здесь. Били долго, умело, с расчетом, чтоб живым не остался. Почему сразу не прикончили, то у Жилы надо спрашивать. Но Жила не скажет. А били, скорей всего, двое его сынов, Ждан и Ярун.
Гъюрг даже знал за что.
Микила не объявлялся в лесном доме четверть луны. Старший не искал брата. Мало ли какие дела у волчьего молодняка на стороне, когда в самом братстве нелады промеж своих, когда до волчьего праздника полгода, а воевать этим летом ни вожак, ни князь не повели бойников. Да к тому же знал старший, что появилась у малого зазноба. Проговорился Микила – Жилы старого дочка, краса писаная, нравом горячая, своевольная, в отца. Такая не побоится против слова родителя пойти.
Вот и не побоялась, шальная девка. Взял Микила то, что счел своим, как любой Волк сочтет. Братья за непутевую отыгрались на шкуре Волка.
Ничего не сказал Микила, умирая на руках братних. Не сберег сил – дополз-таки до Болотного урочища. Там и нашел его Гъюрг. Там и оставил тело до времени. Пока не простыл след, нужно было выбрать его до самого конца, найти врага.
Расстояние от лесной плеши до огнища Жилы Гъюрг преодолел не таясь. Нечего ему было таиться. Закон рода и закон волчьего братства один – кровь за кровь. Убийца не должен избежать руки мстящего. Иначе – позор от людей и презрение от богов. Закон был на стороне Гъюрга.
К дому он подошел уже в светлых сумерках. Перелез через жердевую ограду, направился прямиком к входу. Не спущенный еще на ночь с цепи пес рванулся, захлебываясь злобным хрипом. Гъюрг только рыкнул на него, и пес, удивясь, подавился лаем.
В узких оконцах большой избы горел уже огонь. Дверь навстречу Гъюргу распахнулась, и вышел один из сыновей Жилы, младший, настороженно вглядываясь в незваного гостя. Рукой потянулся к рогатине, стоявшей в углу сенцов. Но Гъюрг уже входил в дом, оттолкнув замешкавшего парня.
Весь род Жилы был тут. Ужинали за большим дубовым столом. Во главе – хозяин, крепкий еще старик, хоть и больше полусотни лет накопил. Хозяйка, жена его, двое женатых сыновей, старшие внуки скоро в силу входить начнут. Невестки, одна брюхатая, обносили едоков дымящимися горшками и плошками. Только хозяйской дочки, зазнобы братней, что-то не видать.
Все головы разом повернулись к самозванному гостю, рты перестали жевать, глаза смотрели с опаской и выжиданием. Кто-то из баб, Гъюрг не разобрал, приглушенно охнул:
– Повадились волки по овцы ходить.
Оборотня общинник узнает издалека, в любое время года – по одежде ли из волчьих шкур, по шапке ли из морды зверя, по амулету ли на груди – желтому клыку. А то и просто по взгляду особому, который лесные побратимы перенимают у настоящих волков.
Гъюрг бабьему причитанью внимания не уделил. Смотрел только на хозяина – угрюмо, с угрозой, предупреждая. Жила отложил ложку, вытер рукой вислые усы, грузно поднялся с лавки. Вышел из-за стола, неторопливо, тяжелым шагом приблизился к гостю. И спокойно, по-хозяйски заглянул в волчьи глаза. Потом заговорил, твердо, уверенно:
– Что сделано, то сделано. Глупая девка такоже наказана. А боле род свой позорить не дам.
Гъюрг не ответил. Развернулся, глянул на рогатину в руках младшего хозяйского сына и пошел прочь.
Время мести еще не настало – пока не отполыхал погребальный костер и не дан обет перед Лесным Отцом.
На рассвете лес наполнился волчьим воем. Мелкое пушное зверье затаилось в норах, зверь покрупнее вздрагивал, готовясь в любой момент застучать копытами по земле, или задумчиво вслушивался, равнодушно дивясь необычному переполоху. Даже птицы заглушили пение, уступая первенство серым хищникам.
Волки в людском обличье, волкодлаки, прощались с братом, уходящим в землю мертвых.
Кострище разложили на вырубке недалеко от волчьего лесного дома, в котором постоянно жили десятка три юнаков во главе с вожаком, избранным сыном Волка, родившимся в шкуре. Звали волчьего вожака Лют.
Пламя тянулось к небу, и в дымных густых клубах каждому виделась покидающая мир живых душа.
Гъюрг подошел близко к огню, жаркое дыхание Сварога лизало ему лицо. Достал из сапога нож и полоснул по запястью. Капли крови с коротким шипением упали в огонь. Сварог принял жертву и засвидетельствовал обет кровной мести. У того, кто не исполнит этот обет, кровь сгниет в жилах. Гъюрг повернулся к вожаку.
Лют не двинулся с места и на вопросительный взгляд Гъюрга лишь покачал головой. Вожак отказывался от мести за юнака-побратима.
– Нет, – произнес он. – В глазах рода Микила повинен. Обида наказана по правде.
– С каких пор, – вскинулся Гъюрг, – Волки подчиняются родовой правде? Или не свободные мы сыны Отца нашего, рыщущие по лесу, берущие добычу и питающие дух Волка жизнью человечьей? Или не братья мы, смешавшие свою кровь? Или волчья кровь перестала быть священной для нас?
– С каких пор, говоришь? – шевельнул бровями Лют. – А с таких, как волчий вожак стал для рода меньше князя, а дружина княжеская больше братства. Род не хочет больше кормить Волка собой и своими рабами. Что делать братьям-волкам? Искать новые земли, кочевать, как дикие стада? Или мириться с родом по правде его и снова стать большим?
– Как? Как, Лют? – зашумели растревоженные таким речами юнаки. Гъюрг смолчал, насупясь.
– Не в силе стал нынешний князь, – медленно говорил Лют. – Отвернулись, видно, от Яромира боги, не слышат его. Обиду держат на князя. О прошлом годе не повел Яромир дружину вместе с другими родами на Дунай, не взял добычу.
– То верно, сплоховал князь, – подтвердили юнаки.
– Дурным гаданьем старух-ведуниц отговорился.
– Отяжелел.
– Волкам больше добра дунайского досталось, – насмешливо выкрикнул рябой волчина Чикун.
– И то тоже верно, – весело ощерились юнаки.
– Другие роды-племена в том походе обогатились, рабов нагнали, – продолжал Лют. – А наш обеднел. Не принес Яромир доли из добычи ни Перуну Грозному, ни Даждьбогу Светлому, ни Велесу Триглавому. Всех обидел. Оттого хлеб в ямах гнилью изошел, скот худо по весне плодился, зверь за зиму в лесу поредел. Один убыток роду от такого князя. Пришел черед другого. В зимнем гощеньи, думаю, и справим княжью жертву. Как, братья-волки?
– Доброе дело говоришь, Лют, – закивали побратимы. – Перекняжил Яромир.
– Люта князем! И мы за тобой, Лют, дружиною твоею!
Вожак, обращаясь ко всем, смотрел на Гъюрга.
– Так нам ли теперь ссоры держать с родом за обычаи наши?
Юнаки примолкли. Гъюрг явственно видел, как сопротивляется внутренне этой мысли каждый из них. Спору нет, волчьи обычаи кровавы. Молодых по первости, бывает, выворачивает, не сразу привыкают. Зато потом приходит особенная, волчья радость. Волк сам себе хозяин, вольный хищник, железный воин, обладатель темного знания. Им ли отказываться от того, что дает им силу?