Дмитрий открыл глаза. Он не понимал где лежит. Он пошевелил руками и повернул голову, осмотревшись по сторонам. Кругом был один лес. Сосны да березы. Много сосен и берез. И он лежащий среди этого леса на земле. И на кочках, заросших болотной травой. Он пошевелил пальцами и провел одной рукой по поверхности земли, на которой лежал. В руку попали какие-то цветы. Он сорвал их и поднес к лицу. То были две ромашки.
— Как раз две — произнес вслух про себя тихо он — Какая ирония. Дмитрий попробовал опереться локтями о землю, приподняться и осмотреться, полулежа, где он сейчас был. Но не смог. Не смог, не было сил. Он ослаб. И довольно сильно, так что не мог, даже приподнять свое тело. Где-то над его головой высоко на деревьях каркали, рассевшись по кругу, прямо над лежащим на островке русским летчиком черные вороны.
— Что пожрать слетелись? — произнес Дмитрий — Но, я еще живой.
Пока живой. Он вспомнил свой бой в воздухе над этим лесом. И что был сбит. И помнил как выпал из кабины самолета. Помнил парашют и все. Дмитрий запрокинул вверх, в шлемофоне голову. И посмотрел на зацепившийся за мелкие кустарники и деревца свой парашют. Он, было, попытался перевернуться на бок, но все тщетно. Он понял про потерю своей крови, и эта слабость была причиной всему. Его перебитая самолетной пулеметной пулей левая нога. Он не чувствовал ее. От нее он потерял тогда сознание, когда раскрылся парашют. От жуткой боли. И от нее, он потерял много крови. И сейчас, может уже скоро умрет.
— Всего две ромашки — усмехнулся про себя, опять произнеся негромко Дмитрий — И все. В двадцать девять, почти лет. Прямо здесь в лесу, на этих кочках. И никто не узнает. И не найдет его среди этого леса. И ему не выползти из этого леса. Ни за что. Он вспомнил свой детский дом, где он провел все до войны свое детство. И своих воспитателей. Почему-то, вспомнил о матери и отце, которых, вообще никогда в жизни своей молодой не видел. Но по здравому разумению они у Дмитрия должны были быть. Но, он о них так ничего и не знал, кто они и где. Он помнил только свой интернат и воспитателей. Он подумал, что хорошо, что не знал матери и отца. И именно из-за этого сейчас, он думал, будет гораздо легче умереть.
Даже здесь на этом болоте. И в этом летнем лесу. Он смотрел на березы и сосны в свету лучей восходящего утреннего над болотами солнца. Было красиво. Он видел, как колышутся на легком летнем ветерке листья у болотных тонких склоненных над ним березок. Он не слышал выстрелов, где-то там, впереди на окраине болота. Как по нему бил немецкий танк и мотоциклисты из раскаленных от непрерывного кинжального огня пулеметов. Не видел летящих над его головой по воздуху, вдоль всего болота пулеметных пуль. Как бились они, о деревья, калеча стволы. И сбивая листву и хвою с веток. Как осыпалась лоскутами и ошметками кора. И падали ветки, прямо рядом с ним. Он уже плохо все видел и слышал. Дмитрий готовился к смерти. Он достал, открыв планшетку, полетную карту и порвал ее в мелкие клочки. Чтобы если, что, то немцы после его смерти не смогли ничем воспользоваться. Дмитрий чувствовал приближение смерти. Ему стало холодно. И, он тяжело дышал. И даже слышал перебои своего в груди сердца. Он, почти не чувствовал свои уже руки. Пальцы онемели. И ему было дурно.
Кружилась голова, и рябило в глазах. Все стало двоиться вокруг. Он достал кое-как из кобуры правой рукой свой пистолет ТТ, и положил себе на грудь. Потом в планшетке под онемевшую от потери крови руку попала чистая письменная бумага. Вот ее он решил использовать в качестве посмертной своей записки. Он достал там же уже с трудом короткий химический карандаш. И, было принялся коряво, что-то писать. Но, что-то промелькнуло перед его глазами. Он дернулся от испуга и взялся за ТТ. Дмитрий не шевелился. И настороженно осматривался, хотя плохо все видел из-за помутненных от слабости и головокружения глаз. Он чувствовал, что теряет и эти уже последние силы. И скоро, даже не поднимет пистолет, чтобы защитить себя, хотя бы в последний раз.