И только, когда я накрыл губами нежную сердцевинку в самом низу, она жалко дрогнула и попыталась свести ноги, выстанывая:
— Нет… Нет же… Там… Кровь…
Я приподнялся на локте, оскалился по-волчьи и прохрипел:
— Звери любят кровь, миледи…
И тут же доказал это действием…
Кстати, от крови реально сошел с ума, потому что дальше случился легкий провал в памяти, и осознал я себя только уже на коленях, жестко вбиваясь сзади в стонущую и извивающуюся Лари. И стонала она не от боли! Ну, разве что немного…
И потом плакала не от унижения… И кричала не от ярости…
И теперь ласкает меня не потому, что так требую, а потому что сама хочет. Хоть и не осознает этого. Это как инстинктивная благодарность самочки за доставленное удовольствие. А удовольствие она получила. И, если не ошибаюсь только, не один раз даже.
Я смотрю за окно, прикидывая, сколько еще времени у нас осталось. Еще несколько часов точно…
Хорошо… Это хорошо…
Найду ее недоросля-брата и потом получу благодарность. Сладкую, такую сладкую благодарность…
На целую неделю. Наемся, нажрусь, успокою зверя, уже, похоже, посчитавшего ее своей. И отпущу. Пусть живет себе счастливо, найдет мужа — себе ровню, нарожает ему благородных щенят…
Волку не нравятся мои планы, но я привычно затыкаю оскаленную морду кулаком. Прошли те времена, когда я шел у него на поводу. Он — всего лишь мой инстинкт, голый животный инстинкт, доставшийся в наследство от неведомых предков…
А я — не зверь, что бы по этому поводу ни думали многочисленные мои “друзья” и “доброжелатели”.
— И как его имя?
— Лар…
Пальчики скользят, нежно-нежно, обвивают шерсть на груди, чуть боязливо касаются сосков…
Она вкусно пахнет. Мной и сладкой северной ягодой, я не знаю названия, один раз у Карса пробовал… Морозная свежесть и нежность…
Щеки розовые от недавнего удовольствия… Как она кричала… Ох… Давно со мной в постели так женщины не кричали…
Облизываюсь, ощущая, что от воспоминаний о недавних любовных утехах опять все внутри поднимается. Да и снаружи, впрочем, тоже.
И она это скоро заметит. Интересно, как отреагирует?
— Имя какое… Ты — Лари, он — Лар… Родители ваши, похоже, не мучились с выбором…
— Не мучились… — голос ее странно подрагивает, и я делаю в памяти зарубку, выяснить, что с ее родителями. Хотя, понятно, что ничего хорошего, раз она со своим братом-недорослем одна в такой заднице мира, с охраной в виде смертельно больной компаньонки. Кстати, компаньонка она так себе… Подопечная тут с волком в кровати валяется, а она не хватилась до сих пор…
Но вопросы задавать не буду, оно мне не надо, зачем будоражить раньше времени?
Я ее еще планирую повалять…
— И что он утащил, твой братишка? Мне просто надо понимать, где искать концы, если уже продал.
— Он… Он унес фамильные драгоценности…
— Хм-м-м…
— Он хороший! — Лари приподнимается на локте, смотрит мне в лицо с вызовом, — просто… Просто идеалист. Понимаешь? Он думает, что сможет… Впрочем, неважно…
Я делаю себе еще одну зарубку. Потому что в восемнадцать лет быть идеалистом — это естественно. А вот утаскивать у сестры драгоценности для непонятных целей… Короче говоря, сильно сомневаюсь я, что он настолько хороший, как до сих пор считает его сестричка.
Скорее всего, она просто многого о нем не знает…
— Да, неважно, — соглашаюсь я, чуть двигаясь и замечая, что аристократочка в упор смотрит на мой пах, где вполне уже обозначено намерение на продолжение ночи.
Она облизывает губки, медленно переводит взгляд на мое лицо, в глазах неверие и ужас:
— Ты… Ты еще не насытился? — в дрожью в голосе уточняет она, и щеки тут же загораются красным.
Это так красиво на белой коже…
— Как видишь, — скалюсь я, беря ее за ладонь и кладя туда, куда сейчас особенно сильно хочется, — можешь даже проверить…
— Но… — она не двигает рукой, но и не убирает ее, что уже огромный шаг вперед, — ты мы же… Ты же…
— Миледи, — вежливо отвечаю я, разворачивая ее к себе боком и приподнимая за бедро, чтоб удобней было, — я вам уже говорил, что ночь только начинается. И я намерен получить аванс полностью. Вы готовы?
— Я… — она опять облизыват губы, не подозревая, в какую бездну спихивает меня этим простым, невинным движением, да и себя тоже, отводит стыдливо взгляд, — я… Не думаю, что…
— Вот и не думай, миледи, — грубовато обрываю я ее, скользя мягко в глубь нежного, трепещущего тела, вырывая из груди тихий, жалобный стон. Ей больно, конечно больно… Но я это все сейчас компенсирую… — Вредно женщинам думать в постели. — И, делая первый, мягкий пока еще толчок, добавляю, — и вообще вредно… думать…