Ма-ма… Тут уж на покойного дядюшку не спишешь!
Я закрыла лицо руками, постояла так пару минут, потом отвела ладони и уставилась на пустынную улицу. Ничего. Ни огоньков, ни таинственного мерцания, лишь темная, безлунная ночь насмешливо наблюдала за моей растерянностью и подмигивала редкими звездочками.
Я потерла щеки и покосилась на монитор ноутбука.
М-да, всегда подозревала, что работа — зло, а моя так особенно. Вон, уже глюки мерещатся. Как там Ирка прикалывалась? Копирайт-копирайт, кого хочешь выбирайт…
Лодыжки коснулось что-то мягкое, и я испуганно взвизгнула.
В ответ раздался возмущенный мяв.
— Крыся! Ты еще! Смерти моей хочешь?
Я рассерженно уставилась на рыжее недоразумение, по ошибке называемое котом. Это не кот. Это ходячее стихийное бедствие.
Крыся, словно почувствовав мое настроение, ласково потерся о ноги и заглянул в глаза.
— Ладно, подхалим, — сдалась я. — Прощаю. Пошли спать.
… Бесконечные полки, блестящие бока стеклянных банок, утоптанный земляной пол и деревянные настилы, на которых стоят многочисленные дубовые бочки с соленьями. Воспоминание такое яркое, что я даже воздух подвала чувствую — прохладный, пропахший рассолом и свежевыструганными деревянными кругами, закрывающими кадушки.
Я словно воочию вижу низкий дверной проем, ведущий в темную глубину, и слышу тишину — особую, вязкую, обволакивающую и утягивающую в воронку беспамятства. И мне хочется поддаться и скользнуть в безвременье. Не думать, не бояться, не знать. Но нет. Память сохранила все до мельчайших подробностей. То, что я хотела бы забыть…
Ночь выдалась спокойной.
Даже сны никакие не снились, и едва начало светать, я открыла глаза. Привычно улыбнулась, сладко потянулась, мурлыкнула что-то невразумительно-радостное и… неожиданно наткнулась на застывшую в паре сантиметров от меня морду. Серую, огромную. Собачью, если быть до конца точной.
— Кыш!
Я махнула рукой, и морда отодвинулась.
Темный влажный нос сверкнул круглой пуговицей. Янтарные глаза внимательно уставились в мои.
— Нет, ну это уже полная наглость! — возмутилась я. — Чего смотришь? Иди отсюда! Кормить не буду, нам с Крысей самим есть нечего!
Морда продолжала внимательно наблюдать за мной, даже не думая двигаться с места. Интересно, как пес оказался в спальне? Неужели через черный вход попал? Вот хотела же его вчера чем-нибудь забаррикадировать, и забыла, руки не дошли. А там замка нет, только хлипкая щеколда и огромная щель, в которую, похоже, этот «неопознанный ходячий объект» и просочился.
— Не уйдешь? — обреченно спросила я.
Морда скептически скривилась.
— Ладно, пошли, — вздохнув, поднялась с постели.
Тонкая бретелька ночнушки соскользнула, открывая весь мой неполный третий размер, я машинально подтянула ее вверх и накинула халат.
— Чего сидим, кого ждем? — выходя из комнаты, поинтересовалась у пса.
Тот неохотно поднялся и, аккуратно ступая, пошел за мной.
— Так, что у нас осталось?
Я открыла холодильник и задумчиво обозрела его полупустые внутренности.
— Колбасу будешь?
— Ма-у, — раздалось в ответ.
— Крыся, я не тебе, — резко осадила своего иждивенца. — В твоем меню сегодня только «Вискас». Вот получим деньги за статью, тогда, так и быть, отметим.
Я вытащила оставшийся кусок варенки, вздохнула, прощаясь с завтраком, и повернулась к псу.
М-да. Такому бугаю этот огрызок на один зуб будет. Что у меня еще есть? Взгляд остановился на хлебнице. Точно.
Отрезала щедрый ломоть, уложила на него колбасу и протянула собаке.
— На, ешь.
Пес как-то странно покосился на угощение и наморщил нос.
— Ты что, не голодный?
Морда скривилась еще сильнее.
— Странно. А чего тогда пришел?
Разумеется, ответа я не услышала.
— Ну, как хочешь.
Я пожала плечами и плюхнула гигантский бутер на разделочную доску.
— Сама съем. Всяко вкуснее овсянки.
Пес покрутил головой, прошелся по кухне и сел на пороге.
— Ты тут не осваивайся, — решив сразу расставить все точки над «и», заявила наглому оккупанту. — В доме все равно не оставлю.
Морда дернулась и посмотрела на меня укоризненно.
— И нечего тут породистого изображать, — хмыкнула я. — На лайку ты не похож, на овчарку — тоже, так что не прикидывайся.
В умных глазах мелькнула обида.
— Ладно-ладно, не расстраивайся. Не выгоню я тебя. Но жить будешь во дворе.