И вот уже второй год Владик жил в дедовой квартирке. Двухкомнатная, чистенькая, скромно обставленная, она была почти полностью в его распоряжении, дед Вася появлялся несколько раз в месяц, по необходимости, а жил на кладбище.
Надо сказать, странность у деда действительно имелась. Был он историком по профессии, преподавал в каком-то институте, даже диссертацию написал, но все это в прошлом. Историей родного города интересовался всегда, а в итоге этот интерес, как считали многие, его на старости лет с ума и свел.
Нет, буйным Василий Максимович не был, мыла не ел, кастрюлю на голову вместо шапки не пристраивал. Однако же бродили в этой самой голове такие дикие идеи, что хоть стой, хоть падай.
Связаны они были с городским кладбищем. Место примечательное, интересное, много старинных захоронений. Лежали тут известные на всю страну художники, литераторы и ученые, покоились герои Великой Отечественной, имелись и уникальные с архитектурной точки зрения склепы. Посему время от времени сюда водили экскурсии и приглашали гостей города.
В девяностые годы, когда происходил бандитский передел города, кладбище сильно разрослось, даже особая аллея появилась, ее в народе так и звали – «бандитская». Там стояли огромные, в полный рост, гранитные памятники, изображавшие героев городских баталий в спортивных костюмах и пиджаках.
А в последние лет семь на кладбище никого не хоронили, места не было, город подступил вплотную к кладбищенским стенам. Поэтому горожане находили последний приют на загородном погосте. Некоторые исключения делались, как значилось в документах, за особые заслуги. Правда, заслуги эти часто были весьма ограниченного, сугубо материального свойства. Проще говоря, за подношение нужному человеку могли усопшего похоронить.
Василий Максимович утверждал, что часть захоронений находится на нечестивой земле, присоединенной к погосту примерно в семидесятых годах прошлого века. В прежние времена на этом участке, за пределами ограды, подальше от общего кладбища, хоронили так называемых «заложных», или «ходячих», покойников. Еще здесь была «божедомка» – широкая, глубокая яма, загороженная досками. Мертвецов свозили туда во время мора, бушевавшего несколько столетий назад; умерших не зарывали, а закладывали бревнами, кольями да ветками.
Дед Вася писал письма, создавал петиции, ходил по инстанциям, доказывал, что объединять бывшее кладбище для «заложных» покойников с территорией погоста, а тем паче хоронить в дурной земле («бандитская» аллея, например, находилась именно там) нельзя, это приносит городу неисчислимые беды. Старый историк утверждал, что необходимо посы́пать проклятую землю солью, пусть себе стоит пустырь, а если уж этого нельзя сделать, то хоть высадить там деревья.
От него отмахивались все менее и менее вежливо, крутили пальцем у виска. Единственное, чего смог добиться уважаемый в былые времена ученый, так это того, чтобы его взяли на работу кладбищенским сторожем. С той поры, уже лет десять или больше, жил Василий Максимович на кладбище и успел стать кем-то вроде местной достопримечательности.
– Дело у меня к тебе есть, – прошелестел дед Вася и взял Владика за руку. – Я потому тебя и просил зайти.
– Да я бы и сам… – начал Владик, думая о том, что неудобно вышло: надо было в первый же вечер, как ему из больницы позвонили, прийти проведать старика. Все времени не было, а потом дед позвонил.
– На кладбище меня третью ночь нет. Нехорошо это.
– Почему?
– Без присмотра нельзя оставлять. Беда может быть.
«Начинается, – подумал Владик, – шиза».
– Не переживай, дед, покойники – ребята смирные, – пошутил Владик, но умолк, наткнувшись на дедов взгляд.
– По большей части – да. Ты прав. Но есть те, кто не могут упокоиться. Злятся они на живых, грозят много бед наделать. Мор наслать, болезни… Как стали в дурной земле хоронить, в городе резко увеличилось число убийств, самоубийств, преступлений кровавых, драк. Я статистику видел, она не врет, там сухие цифры.
«Причины могут быть разные», – подумал Владик.
– Пока я не предпринял кое-что, так и тянулось.
– Что предпринял-то?
– Солью посыпал, черту заградительную провел со святой водой, чтобы за пределы погоста никто из «ходунов», так я их зову, не выбрался. Получше стало. Но бросать без присмотра нельзя. – Видимо, на лице у Владика был написан такой скепсис, что старик поджал губы и проговорил: – Знаю, ты мне не веришь. Но вера твоя мне ни к чему. Мне помощь нужна.
– Какая именно?
– Пока я из больницы не выйду, ночуй там вместо меня.