Стараясь держать себя в руках, Катя промыла вставную челюсть (все время казалось, что искусственные зубы вцепятся ей в пальцы), подала ее Марии Васильевне, которая все это время сидела смирно, уставившись в окно.
– Правильно ты рассудила, – проговорила она, вставляя зубы на место, – нельзя тебе меня оставлять. Ты должна переночевать со мной, иначе как? – Старуха помолчала немного. – Хорошо, думаешь, в черную ночь идти?
Вроде про то, что на остановку в темноте не пойдешь, сказала, а вроде…
«Хватит дергаться!»
– Десятый час, вам пора ложиться, – решительно сказала Катя.
– Пора ложиться. А не хочется! – пропела старуха, и опять это прозвучало двусмысленно.
Спустя некоторое время Катя устроила свою подопечную в кровати, дала необходимые лекарства, поправила одеяло. Та выносила все смиренно, без возражений, была послушна и покорна. Вспышка активности, видимо, угасла, и Катя почти успокоилась.
Вышла из комнаты, погасив свет, постелила себе на диване, как обычно, и отправилась в ванную снять косметику, принять душ.
Когда сушила волосы полотенцем, смотрела на себя в зеркало, думая, не перекраситься ли в блондинку, услышала за дверью шум. Будто кошка скребется, царапается, просит впустить. Только нет у хозяйки никакой кошки.
Катя замерла: что делать? Одернула футболку, в которой обычно спала, поправила пояс халата. Выходить не хотелось: здесь светло, спокойно и…
И никакой Марии Васильевны.
Но Катя же взрослый, ответственный человек! Воображение мигом нарисовало старушку, сраженную приступом, упавшую на пол, пытающуюся ползти, с трудом добравшуюся до ванной и молящую свою сиделку о помощи, пока эта самая сиделка дрожит как заяц, боясь не пойми чего.
Девушка решительно распахнула дверь. Никого в коридоре не было, но она готова была поклясться, что увидела тень, метнувшуюся в комнату. Неужели Мария Васильевна? Очень уж быстро для ослабленного болезнью человека… Показалось, наверное.
Катя прошла через большую комнату, приоткрыла дверь, заглянула в спальню. Старушка лежала в кровати, отвернувшись к стене. Кажется, спала. Катя тихонько притворила дверь и, повернувшись, чтобы уйти, обнаружила на полу носовой платок. Мария Васильевна любила кружевные платочки: маленькие, изящные, они были во всех карманах ее халатов и домашних платьев.
Недавно ничего тут не было, никакого платка! Выходит, больная все-таки вставала, подходила к двери ванной, а потом прошмыгнула к себе? Представив себе старуху, скребущуюся по-кошачьи в дверь, Катя содрогнулась.
Быстрее бы ночь прошла.
Она на цыпочках подошла к своему дивану, откинула одеяло, легла. Надо поскорее заснуть, утром все будет выглядеть иначе. А если не захочется больше приходить сюда, нужно сказать, что учебы много, она не успевает. Кто ее осудит?
Повозившись, Катя закрыла глаза. Ночник решила не выключать. В соседней комнате было тихо, и Катя, уставшая за день, вымотанная и изнервничавшаяся, вскоре заснула.
Ей снилось, что она идет мимо болота. В жизни такого огромного не видала. Мертвые деревья торчат из коричневатой воды, небо навалилось серым брюхом, а в стоячей воде надуваются и лопаются зловонные пузыри. Сладковато пахнет гнильем, протухшей водой, еще чем-то отвратительным.
Внезапно из воды высунулась рука – полуразложившаяся, с ошметками плоти и длинными костистыми пальцами. Катя закричала и проснулась.
Запах все еще никуда не исчез. Канализацию прорвало?
Ночник горел, но свет не добавлял спокойствия. Сердце колотилось, тело казалось холодным и неповоротливым. В следующую секунду до Кати дошло страшное. Она не одна на диване! За ее спиной кто-то был. Вот пошевелился тихонько, подвинулся.
Обернуться страшно, но лежать, зная, что кто-то подобрался к тебе, еще страшнее. Девушка медленно повернулась, отчаянно надеясь, что ей показалось, но это было не так. Рядом с нею лежала Мария Васильевна, желтовато-бледная в свете ночника, будто бы за минувшие часы постаревшая еще лет на десять. Глаза ее запали, нос, наоборот, торчал вперед, рот провалился, кожа сморщилась.
Катя вскочила и попятилась.
– Вы… Что вы… – Она никак не могла закончить фразу.
– Плохо одной-то лежится, – утробным голосом проговорила старуха. – Холодно мне. Одиноко.
– Но нельзя же…
Катя не договорила. Старуха села резко, будто в позвоночнике у нее пружина была. Оскалилась, как собака. В затянутых пеленой, словно бы слепых глазах – лютая ненависть.