— Стоп! — рявкнул Круз. — Ты знаешь эти места? Где можно объехать, чтоб мин не было?
— Знаю. Только Пеструна пойду покличу, а то ошалеет или на мину нарвется. Ты, батя, подожди, а?
— Подожду, — согласился Круз, вздохнув.
Встали в заросли кустов за обочиной. Захар побежал в лес вместе с двумя волками, искать перепуганного третьего. Младшие щенки привычно разбежались по сторонам — сторожить. А Верка, хихикая, гладила травиной щеку Правого.
— Мы им не нужны, — сказал Дан, улыбнувшись грустно. — Мы никому уже не нужны. Даже самим себе.
— Ты как? Тебя не очень растрясло? — спросил Круз.
— Солнце светит. Зелень свежая. Как в детстве совсем, — сказал Дан. — Я так легко себя чувствую — не поверишь. Ветер дунет — и поплыву.
— Тебе с сердцем плохо? Голова кружится?
— А-а… — Дан махнул рукой. — Смотри — даже Хук мой ушел за своей новой стаей. Без нас этот мир не вспомнит, кем он был.
— Значит, мы заставим этот мир вспомнить, каким он был!
— Он был с бетоном и асфальтом вместо этого. — Дан показал на молодую листву. — Был с пробками, смогом и телевизором. Но я в самом деле хочу видеть его таким. Хочу утреннюю суету, и новости за кофе, и скрипучий лифт, и галдеж в пивной. Гнусные мы старцы, правда?
— Не без того, — согласился Круз.
То, каким был мир, они увидели скоро — еще до заката, после долгого, осторожного протискиванья по заросшим проселкам и проездам, после сбивчивых Захаровых указаний, сомнений и тупиков.
Лес не тронул этого места. Трава не пробилась сквозь бетон, и огромная серая бетонная глыба стояла под небом, будто вывалившись из Крузовой памяти, — холодная, чужая, уродливая. Лес все же робко крался сюда. Просовывал ветви сквозь проволоку изгороди, хватался за узкую полосу земли до бетона. Но тот дышал мертвым, машинным, не подпускал к себе, и огромное поле осталось ровным и чистым. А на нем, лишь чуть потемнев от непогод, стояли сродные небу: крылатые, гладкие, сильные. Солнце плескало в стекла, запивало огнем гладкий дюраль.
— Останови, — попросил Дан.
И, выбравшись на броню, сел, глядя на взлетную полосу, на застывшие тела лайнеров. Выговорил удивленно:
— Каким же я был глупцом! Не поверишь — я боялся летать!
А Круз тянул ноздрями воздух, крутил головой. Здесь было чисто. Совсем. Так, что щипало ноздри. Будто годами жил в подвале и вдруг шагнул наверх, к свежему ветру. Счастье не тронуло этого места.
Люди ушли отсюда, ничего не разорив и не тронув. Сюда никто не приходил, никто не искал припасов и жилья. Люди будто отправились отдыхать, закрыли на воскресенье магазины, кафе и кассы, — но забыли вернуться. Стояли рядами бутыли с разноцветными этикетками, обросла шубкой пыли соломенная кукла. Струились по бедрам манекенов платья под витринным стеклом, соблазняли позолотой конфеты. За кофемолкой громоздилась пирамидка чашечек, и, мохнато-глянцевая, красовалась посреди мраморного зала округлая уютная городская машинка, куценосая «хонда», похожая на дамскую сумочку.
— Злое место. Неживое, — определил Захар, крутя головой.
— Мы жили в таких, — ответил Круз.
— Хреново жили. Ишь, громада какая. Тут мертвецы небось надышали.
— Поди посмотри, как там волки твои, — посоветовал Круз.
Захар, бормоча под нос, исчез. А Круз поднялся на второй этаж, прошел мимо пустых касс, мимо почты, мимо компьютерного зала, мимо офисов. В автомате «кока-колы» торчала банка. Вынул, открыл — нормально. Прохладная, покалывает язык. Срок хранения — вечность.
Уселся в кресло рядом с огромным окном.
Смеркалось. С другой стороны, от подъездов, лес подступил вплотную. Кусты карабкались по виадуку. Тени ползли от щетинистых древесных макушек, слеплялись в зябкую текучую темень. Круз не хотел к ней. Ему было хорошо и уютно за стеклом. Когда-то он любил смотреть на дождь за окнами аэропорта. Аэропорт был как провал в тревогах и хлопотах. Отнимал у жизни всякий смысл, кроме ожидания, заполнял ее блеском и мишурой, одинаково чужими и близкими всем, кто окунался в них.
Так бы и заснул в кресле. Но позвали вниз. Ни щенки, ни Захар с Веркой не хотели спать внутри. Устроились в молодом леске у подъезда, развели костер. Натащили снедь в обертках, откупорили бутылки. Верка притащила кучу платьев, примеряла, хихикая, а Дан, сделав серьезное лицо, показывал, как цеплять чулки к поясу. Закрутила юбками, вся белая, кружевная, в перчатках. Бросилась Правому на шею. Тот покраснел.