Поздно.
Она заставила себя дышать ровно и глубоко. Сон, пришедший через мгновение, был темен и тяжел.
Вход в спальню царя был завешен тяжелой львиной шкурой. Шкура поглощала все звуки, не выпускала наружу ни скрипа, ни шороха. По обе стороны от входа стояли рослые стражники. Они больше походили на эллинские статуи, раскрашенные и увешанные оружием, чем на живых людей, потому что стояли, не шевелясь, и даже, казалось, не дышали.
Шкура тяжело колыхнулась в сторону, и из спальни, покачиваясь, медленно вышел человек. Сделав несколько шагов, он остановился, не обращая внимания на стражников. Вытер краем плаща покрытое потом лицо и направился к галерее, соединявшей покои царя с покоями царицы. Шаги его постепенно становились все быстрее и быстрее, пока он в конце концов не побежал, громко стуча сандалиями по каменным плитам.
Стражники по-прежнему стояли, не шевелясь, не видя и не слыша никого и ничего, и из-за львиной шкуры по-прежнему не доносилось ни звука.
Прямо перед глазами вдруг вспыхнул ослепительно белый свет, словно что-то всколыхнуло черную бездну. Одновременно с этим беззвучным взрывом раскаленная игла пронзила виски.
Белая вспышка оформилась в квадрат.
Боль медленно угасала, но не исчезла полностью, а превратилась в тупую, ноющую.
Квадрат начал вращаться, постепенно теряя четкость очертания, расплываясь бесформенным пятном, сначала белым, потом фиолетовым. Вращение, убыстряясь, разорвало большое пятно на множество маленьких, они заискрились, будто разноцветные звезды, их сияние не было постоянным, они вращались и мерцали, словно ослепительные стеклышки, подчиняясь движению гигантской невидимой руки, и в это лихорадочное пульсирование, в это болезненное биение вплелся неожиданно четкий и громкий голос, и тогда все огоньки сложились в слова, такие же четкие, как и голос:
— ПРОСНИСЬ, ГОСПОЖА!
И эхо громыхнуло по бесконечному пространству сна:
— Госпожа!..
Она открыла глаза, еще не осознав смысла слов, проснувшись только от их упорядоченности, от самого звука чужого постороннего голоса, внезапно вторгшегося в ее сон. И не сразу поняла, что слова обращены к ней, что это она — госпожа, потому что во всех ее ночных видениях, хаотических, лишенных смысла, самым страшным, самым пугающим было именно это: проснувшись, она не могла вспомнить ни своего имени, ни того, где находится.
Чье-то лицо склонилось над ней, странно-знакомое и незнакомое, уродливо увеличенное, словно в кривом зеркале. Огромные, безобразно выпяченные губы шевельнулись:
— Госпожа..
Мгновение тянулось долго, невозможно долго, томительно-долго, но оно минуло, и она вспомнила. И странное лицо, склонившееся над нею, приобрело нормальные размеры и черты, превратилось в изрезанное морщинами коричневое лицо Фрины, а непонятное сводчатое помещение — в спальню. И голос Фрины был привычным — дребезжащим, скрипучим, может быть, самую малость громче обычного:
— Госпожа…
Лаодика шевельнулась, расслабленно вздохнула. Снова прикрыла глаза.
— Я не сплю. — Голос ее был тихим и слегка охрипшим. — Чего тебе, Фрина?
Старуха уже давно ничего не слышала, но легко угадывала смысл сказанного по движению губ. Она еще ниже склонилась над Лаодикой, так что царица ощутила ее горячее сухое дыхание, и шепнула:
— Он пришел.
Лаодика не открывала глаз. Фрина в замешательстве оглянулась на стоящего у входа человека и повторила:
— Он пришел.
— Я слышу. Можешь идти, Фрина. Ложись спать, ты мне больше не нужна сегодня.
Фрина ушла. Лаодика опустила ноги на пол, села. Только после этого взглянула на стоящего у входа.
— Я ждала тебя вчера, Аристей.
— Я пришел сегодня.
Он хмуро смотрел на нее. Единственный горящий светильник бросал колеблющиеся отсветы на его лицо, но лицо все равно казалось безжизненным. Темный плащ скрадывал фигуру, превращал Аристея в нечто огромное и бесформенное. Раньше Лаодика боялась его, вернее — его огромности. Сегодня она этого страха не ощущала.
— Я была права? — сухо спросила царица.
— Да. Он ночевал во дворце.
— Один?
Аристей усмехнулся.
— Конечно, нет, — сказал он. — С ним была Танит.
— Что скажешь? — спросила Лаодика. — Когда ты сделаешь это?
Аристей усмехнулся снова.
— Я уже сделал. Он мертв.
Лаодика замерла.
— Повтори.
— Он мертв, — равнодушно повторил Аристей. — Она тоже.
Лаодика медленно поднялась, подошла к стоящему в углу столику. Провела пальцами по кувшину с вином, потом по своему лицу. Теперь она знала, почему в снах не помнила своего имени.